РОССИЙСКИЙ
АНТИВОЕННЫЙ ЖУРНАЛ
здесь только литература

​

                Сейчас, как никогда раньше, последнему обывателю из обывателей стало ясно,

 что нечто, именуемое как Организация Объединенных Наций,

 есть по сути дела немыслимая куча отвратительных чиновников,

которые занимаются чем угодно, только не укреплением мира на планете

 и не помощью слаборазвитым странам.

 

1

Март для Олега Семеновича Зайчика стал поворотным в его слабо окрашенной эмоциями жизни. Он легко защитил диссертацию (потому что все очень уважали его шефа) и теперь с нетерпением ждал, когда его вызовут в кабинет академика Алимарина для вручения диплома. Оказалось, что для того, чтобы нарисовать корявым почерком с претензией на каллиграфию ФИО будущего кандидата химических наук, требуется два с половиной месяца. Мастер, исполнявший выкрутасы над буквами ОСЗ, позабыл почистить перо и вместо Института влепил жирное Институти, а потом, наверное, подумал: «Да кто такой этот Зайчик! И так съест!»

Правда, благодаря задержке, ему выплатили прибавку со дня защиты. Почти двести рубликов плюс аванс. Такой суммы Олег никогда в руках не держал. Чувствовал себя богачом. Шеф сидел после лекции, отдыхал и пил кофий. Увидел Олега с деньгами в руках и спросил: «Что собираетесь делать с такой кучей денег?» У Олега слова часто вылетали так быстро, что он не успевал их толком обдумать. Вот и сейчас он довольно грубо спросил: «А вы сами куда их тратите?» Шеф в это время зарабатывал почти восемьсот рубликов, что против Зайчиковых ста семидесяти пяти выглядело как Казбек против Воробьевых гор… Шеф не обиделся и ответил простецки: «Ума не приложу, куда они уходят».

В ожидании диплома и денег Олег работал на кафедре у шефа и ездил по поручениям в Институт. При всей пышности названия и участия в недавно закончившейся лунной программе, валюты в Институте явно не хватало, и сотрудники работали на старых приборах отечественного производства.

А что же умел делать младший научный сотрудник Зайчик? Да ничего он толком делать не умел. И химию он не знал. В лаборатории прежнего шефа он подучился за три года обращаться с вакуумной техникой, готовить образцы для японского электронного микроскопа и получать инфракрасные спектры опять же на японском приборе. Теперь, спустя шесть лет, он самонадеянно считал себя специалистом в инфракрасной спектроскопии. Да, его обучили разбираться в цифрах, которые закладывали в программу расчета спектров, и он даже был в этом успешен. Опубликовал с шефом пяток статей в серьезных журналах. В те годы появление статьи с расчетом спектра большой молекулы считалось чуть ли не передовым краем науки.

Был у Зайчика талант приспосабливаться к обстановке и к людям. Поэтому он легко вписывался в коллектив и считался своим. Однажды он заглянул в кабинет заведующего лабораторией Карякина. Тот отсутствовал, но его аспирантка Мурадова из Таджикистана очень любила поболтать с Зайчиком, тем более что она тоже собиралась выйти с диссертацией на совет, но ужасно боялась, что шеф Олега найдет какую-нибудь ошибку и провалит её. Муж её служил в КГБ лейтенантом и пытался перед защитой жены по-хорошему переговорить с шефом и даже соблазнить его полезным контактом с вездесущей организацией. Когда Олег с шефом вечером возвращались домой с кафедры, шеф рассказал, посмеиваясь, как лейтенант пытался в изысканно-топорных предложениях показать ему, как выгодно быть в хороших отношениях с конторой.

— Слушай Зайчик, — сказала Мурадова, — не хочешь ли заработать денег как кандидат наук? Тут у Карякина есть клиент из института фармации, который полный мудак, но любит науку и хочет сделать несколько статей по применению инфракрасной спектроскопии для своих лекарств…

Деньги — это сильнейший наркотик. Умение зарабатывать деньги — это искусство и потому быть миллионером — это талант плюс огромная энергия. Большинство людей, живущих на заработанные деньги, ничего в них не понимают. Для них жизнь, скажем, огромной семьи Ротшильдов, обитающих в своих родовых замках, летающих на собственных лайнерах или плывущих на изысканных яхтах, совершенно непонятна, словно те — существа с другой планеты. Зайчик задумывался иногда, сколько семье приходится тратить на охранников и агентов, чтобы спокойно путешествовать по всему миру и потреблять изысканные деликатесы, которые могут быть отравлены их завистниками и врагами.

Перспектива заработать полсотни или даже сотню рублей была очень заманчивой, и Зайчик уже на следующий день связался с Юрием Михайловичем Шиловым, любезно пригласившим его в недавно отстроенный институт фармации.

— Когда не имеешь ничего лучшего, используй наилучшим образом то, что имеешь, — вспомнил Олег английскую поговорку. — И вообще деньги лишними не бывают. Ротшильды могут это подтвердить.

Встретились, пожали руки. По возрасту как отец. Голос низкий, слегка заикается. Одна девчонка, которая крутилась на кафедре, оказывается, была послана в разведку от Шилова. Олег её сразу запомнил по фамилии — Зайцева. Зайчик и Зайцева.

— Вы когда-нибудь слышали о строфанте? — спросил Шилов.

— Нет, не приходилось.

— Сок этого растения индейцы Южной Америки используют на охоте, вымачивая в нем стрелы. При попадании в животного у того быстро происходит паралич сердца…  — …

— В нашей лесной полосе растет всем известный ландыш, который обладает еще более сильным воздействием. Ваша бабушка наверняка пользовала это популярнейшее лекарство: настойка валерианы с ландышем. Там сока ландыша — несколько капель на бутылку.

— Это любопытно…

— Я хотел бы предложить вам участие в исследовании свойств сердечных гликозидов путем изучения их инфракрасных спектров. Прибор у меня есть. Пойдемте, посмотрим…

В просторной комнате стояло два канцелярских стола и величественно возвышался прибор Германской Демократической Республики, называемый «Ultra Rot — 20», или сокращенно — UR-20. В отличие от легких современных японских или шведских приборов, которые насчитывались в Москве единицами, он представлял собой нечто фундаментальное, килограммов на триста. Он охватывал огромный инфракрасный диапазон от 1,0 до 25,0 микрометров, внутри него помещались огромные сверкающие плоскостями призмы из оптического стекла, хлорида натрия и бромида калия. Весь призменный стол вращался на мягких подшипниках, но прибор в работе всё равно вызывал ассоциацию с вращающейся башней танка. Электроника также вполне соответствовала стандарту 45-50 года. Результаты этот гигант выдавал на узкой бордовой ленте, покрытой тонким слоем воска, который соскабливался «самописцем», отчего инфракрасные спектры были всегда бордовыми. Вообще-то немцы правильно сделали с бумагой. Мы с нашими вечно засыхающими чернильницами, которые надо было всё время прочищать как бабушкин примус, половину дня регистрировали один спектр.

А кстати, знают ли читатели, что такое спектр? Латинское слово spectrum означало привидение, дух. И действительно — берешь два миллиграмма вещества, облучаешь ярко-красным светом — и вдруг после призмы появляется какой-то узор на бумаге. Дух сидел в этих 2-х миллиграммах и сожрал часть излучения.

Зайцеву Таню Шилов назначил помощницей Олега. Эта маленькая черноволосая девчонка напоминала озабоченную непрерывно жужжащую муху. Уже к концу второго приезда в институт фармации Олег знал всю биографию и стратиграфию Шилова. Юрий Михайлович был ветераном войны, был контужен, отчего немного заикался, прихрамывал на левую ногу. Собирался занять должность замдиректора по науке, но не повезло. Директором института прислали жену замминистра, которая сразу невзлюбила Шилова и в заместители выбрала себе подружку, жуткую стерву. И вдвоем они стали выклевывать у Шилова печень и пить его кровь. Слава Богу, хоть оставили ему лабораторию…

 

Работа началась с передачи в руки Олега шести коробочек с порошками гликозидов, после чего он отправился читать научную литературу, а Шилов уверил, что пробьет деньги через бухгалтерию. Оказалось, что Олега оформили почасовиком и больше 25 рубликов в месяц ему никак не заработать, но с паршивой овцы хоть шерсти клок и плюс 25 лучше, чем минус 25.

Чего там рассусоливать и копаться в мелочах?! Зайчик понял, что все сердечные гликозиды построены похоже, у них могут различаться сахарные хвосты. Но сахар он и есть сахар. Сладкий. Вот свекольный просто сладкий, потому как сахароза. А если разрезать его пополам на глюкозу и фруктозу, так фруктоза слаще и, главное, её можно есть даже диабетикам. А не взять ли быка за рога и не поставить ли вопрос, почему гликозид ландыша в полтора раза активнее, чем тот же строфант? Это уже на лягушках и кошках проверено. Это что же, люди добрые, получается? — вводят раствор того же строфанта бедным животным и считают секунды, пока они сдохнут. И потом определяют активность яда в лягушачьих и кошачьих единицах: 500ЛЕД или 1500КЕД. Нет, мир устроен несправедливо.

Для того, чтобы записать спектры всех шести гликозидов, достаточно одного дня. А дальше что? Зайчик думал, думал и предложил Шилову начать строить модели молекул. Все, кто учился в советских школах, видели на уроках химии и в учебниках кристаллические решетки графита и алмаза. Ну, а тут придется поработать конструктором пространственных моделей. Потом мы их сфотографируем и начнем сравнивать…

Шилов был очень доволен. Сам поехал по коллекторам, где продавались по безналичному расчету всякие штуки для обеспечения учебного процесса в школах, оплатил и привез коробок двадцать с разноцветными шариками и железными палочками.

Олег приезжал в институт к Шилову, появлялась Таня Зайцева, и они садились прямо на пол и собирали огромные молекулы с торчащими во все стороны атомами кислорода и водорода. Углеродные атомы при этом образовывали шестиугольники в виде кресла-качалки, в которых когда-то спали в старинных романах престарелые тётушки или дядюшки, обладатели лакомого состояния, за которым охотились жадные до денег племянники и племянницы.

Научная работа напоминает сложную игру, где обычный человек с умеренными способностями часто не знает, каков будет результат его усилий. Государство, наверное, мудро поступило, когда назначило научным сотрудникам жалкое содержание до поры, пока они не докажут на ученом совете, что достойны диплома кандидата или доктора наук… Инженеру на заводе проще: гони продукцию и следи, чтобы все станки и устройства работали, и чтоб работяги в обеденный перерыв и в рабочее время не напивались…

Зайчик с Зайцевой крутили-вертели модели молекул гликозидов, Олег всё пытался нащупать, почему одни активнее других в разы. В те годы биохимики только начали понимать, как сложно, не напрямую работают в организме ферменты, как они используют клеточную мембрану, чтобы пропускать через неё поочередно калий и натрий в противоположных направлениях. Этот эффект стали называть «калий-натриевый насос». Еще изумляла изощренность природы, когда для каждого активного соединения (лекарства) в белковых телах существовали специальные ниши. Эти комплексы стали называться «ключ-замок», потому что для каждого белкового замка подходил только свой фермент-ключик или лекарство.

— Возьми такой момент, — говорил Олег Зайцевой, — поела ты селедку. Значит, в кровь поступил избыток ионов натрия. Организм дает тебе сигнал — появилась жажда, ты идешь и с жадностью пьешь воду, разбавляешь кровь водой, вымываешь натрий и идешь потом в туалет. Или, скажем, идет операция. Калий из кровяных телец поступает в плазму крови, пациент начинает помирать на столе. Если ты даешь ему выпить раствор хлорида калия, — это ему ничего не даст, потому что работает специальный механизм. Врачи это знают и вводят пациенту в кровь бета-блокаторы.

Кстати, ты обратила внимание, что у всех наших моделей одно и то же стероидное ядро и то же самое у кортизона и тестостерона, но они могут работать в водных растворах (кровь ведь тоже водный раствор!) только если к ним подвесить гидроксил (ОН-группу). А в сердечных гликозидах этих групп навалом, потому как это всё сахара! Вот и получается, что активность этих лекарств или ядов (что одно и то же!) связана со строением сахаров. Эврика!!!

Когда знаешь ответ в задачнике, решить задачу куда легче. Завистники скажут, что подогнал ответ. Наплевать. Пусть злобствуют! Когда Шилов услыхал про «открытие» Олега, он восхитился и тотчас же предупредил их молчать и срочно готовить статью в фармацевтический журнал.

Дней через десять Шилов пригласил Олега к себе домой. Подвез на своей «Волге». Жил он в трехкомнатной квартире на первом этаже. Еды дома никакой не было, но хозяин, видно, не был избалован жизнью. Наскреб из кастрюльки усохшей гречки на сковородку, долил воды и поставил на газ размягчить. Поели гречку ни с чем, потом запили водянистым чаем и Шилов притащил из маленькой комнаты-кабинета огромную импортную папку-скоросшиватель, внутри которой был спрятан план будущей докторской диссертации из семи глав.

Зайчик тут же вспомнил популярный анекдот про Чапаева, который с Петькой переправляется вплавь через Яик:

— Василий Иваныч, брось чемодан, утонешь! — кричит Петька.

— Не могу Петька, у меня там план разгрома Колчака!

— Утонешь ведь!

Доплывают до берега, Чапаев открывает чемодан, там груда картошки:

— Смотри, Петька, вот тут мы, тут Колчак (расставляет картофелины), а это я впереди на белом коне!

Но Олег не улыбнулся. Вовремя спохватился, изобразил озабоченность.

— Олег Семенович, я хочу вам доверить одну мою важную вещь, — Шилов развернулся на стуле и посмотрел внимательно в глаза Зайчику. — Дело в том, что я собираюсь в ближайшие три месяца отбыть в Женеву на два года. Там мне предстоит работать в качестве эксперта и специалиста в центре всемирного здоровья.

Мне очень бы хотелось, чтобы работа над темой диссертации продолжалась. Я со своей стороны буду всячески содействовать. Мы будем переписываться. Я не исключаю, что смогу опубликовать наши будущие статьи в каком-нибудь международном журнале… Можете не сомневаться в моей благодарности. В конце года выйдет наша с вами статья по интерпретации инфракрасных спектров сердечных гликозидов. Так сказать, первая ласточка. Потом, вы говорили, что подали заявку на доклад в биоцентре Академии Наук по корреляции строения сахаров с биологической активностью гликозидов…

— Да, в сентябре. Нашу заявку приняли.

— Это замечательно. Вы перешлите тезисы на мой домашний адрес. Дочка заберет, сделает копию и отправит мне в Женеву.

Шилов расчувствовался, стал сильнее заикаться. Потом зашел в кабинет и вернулся с учебником по общей химии для медицинских техникумов. Расписался на обложке: Дорогому Олегу Семеновичу на добрую память и в благодарность за участие в совместной работе от автора.

Зайчик шел к остановке трамвая, раздумывая, как это люди устраиваются в жизни. Самый обыкновенный человек получает возможность уехать на два года в Швейцарию. Будет получать чеки и отовариваться в «Березке». Небось, по всей Европе будет разъезжать. Зарплаты там ого-го, не то что у нас! Подфартило Шилову с анкетой: русский, участник войны, раненый, с наградами, член КПСС с тысяча девятьсот лохматого года… А у меня что? Отец партийный еврей, а я беспартийный, медаль за освоение целины, обычный кандидат наук в тридцать лет, шеф обещал сделать старшим научным, буду получать двести пятьдесят, потом через пять лет дорасту до трехсот… Тоска. Так и жизнь пройдет, как прошли Азорские острова…

 

Шилов уехал, оставив в наследство Таню. Она была из тех натур, у которых бо́льшая часть энергии пара уходит в свисток. Когда бы Олег ни позвонил, Таня отчитывалась, что у неё очень много времени уходит на общественную работу. В конце концов звонить он перестал. Перед Шиловым было неудобно. В журнале «Фармация» попался рецензент, полный невежда в спектральных методах анализа. Требовал привести данные о «разрешающей способности» инфракрасной спектроскопии. Олег растер безграмотного рецензента в порошок, но в редакции сидели такие же «мыслители». Олег устал от бестолковой переписки и с помощью шефа послал статью в «Прикладную спектроскопию».

Шилов с женой Леной вернулся в ноябре ровно через 11 месяцев. Оба они помолодели лет на десять. Шилов в элегантном костюме из сияющей стальным цветом материи, Лена в платье из тяжелого бархатистого материала с белым кружевным воротничком, словно гимназистка из семейного альбома. Принесли подарки в семью в большом синтетическом пакете — десять мотков синтетической пряжи небесно-голубого цвета. Олегу — конверт с марками ООН.

Надо сказать, что Олег с ранних школьных лет впадал в марочное безумие и болел им долгие годы. Потом как-то это состояние проходило, может быть потому, что очень жалко было денег, да и выбор марок был весьма убогим. Иностранные марки можно было приобрести только в клубе филателистов или у спекулянтов, копошащихся у марочных магазинов. Свои марки не интересовали — они изображали одно и то же — бесконечные успехи советского народа в строительстве коммунизма. Настоящим филателистом он так и не стал. Сломался он в очередной раз, когда увидел, как один из фанатов покупает за 25 рублей у спекулянта квартблок марок, изображающих дом, в котором когда-то недолго жил Ленин. Каким-то образом дознались, что Ленин в этом доме вообще не жил. Сразу из-за этого события возник дефицит. Для незнающих: самый желанный приз филателиста — найти забракованную издательством марку или из-за перевернутого изображения, или из-за неверной надпечатки и так далее. Шилов привез в конверте всего 4 марки, выпущенные ООН в помощь беженцам с надписями на 4 языках вокруг изображения семейной пары.

— Я за прошедший год насмотрелся на этих беженцев, — сказал Шилов. — Жалкое зрелище. Сидят на пособии. Живут там, куда приткнули. Никогда не видел на улице, чтобы улыбались… И вообще жизнь за границей на нашу совсем не похожа. В кино без конца крутят порнографию. Сидишь в зале и как последний идиот созерцаешь чью-то голую задницу. Правда, в магазинах есть всё, что душа пожелает. Но нашему человеку трудно разобраться, потому что всё упаковано в красивые коробочки, всё сияет…Так что привыкнуть надо, как говорят, адаптироваться…

Еще одна особенность — в общении. Все друг друга зовут только по именам. Да, и еще — часто устраивают в коллективе на день рождения коллеги party, то есть праздники. Именинник приносит пару коробочек с разным печеньем, литровый баллон со сладкой водой и бумажные стаканчики. Двадцать минут шутят, кричат «Happy Birthday», смеются — и за работу.

— А вы, Юрий Михайлович, чем там занимаетесь? И вообще, чем люди в ООН занимаются?

— Я заранее знал, что буду работать в лаборатории по проверке и стандартизации лекарств. Я там отвечаю за некоторые методы анализа. К нам приезжают на стажировку из слаборазвитых стран, подготовка у них недостаточная. Ну, я по своей части стараюсь доступно объяснить, в чем сущность метода. Стандартные образцы мы получаем из самых известных фирм (Мерк, Байер) и сравниваем с продукцией разных изготовителей — в Индии, Индонезии, Мексике и прочих странах.

— И в СССР тоже? — вопрос задала Зайцева, которая весь вечер сидела молча у стола, разглядывая собравшихся. Олег решил пригласить её тоже, как участницу исследований.

Шилов предпочел не услышать вопрос, и Олег пришел ему на помощь, подняв бокал с «Цинандали»: «За нашу встречу!»

 

Человек, которого знаешь по работе, остается чаще всего вне круга друзей. Особенно когда переживаешь общительный щенячий возраст. Олегу нестерпимо хотелось, чтобы его послали в загранкомандировку, но для этого надо было либо обладать очевидным всякому талантом, либо иметь связи-знакомства с чиновниками, до которых ему было никогда не достучаться. Как ни слаба была приманка, он попытался заинтересовать Шилова настолько, чтобы тот поговорил с кем надо о возможности хотя бы короткой командировки. В качестве наживки он приготовил идею, которая очень была в тему сегодняшней встречи.

Взяв бокал, он жестом пригласил Шилова пересесть в кресла для профессионального разговора. Дамы, включая жену Олега, остались судачить за столом о том, как живут капиталисты.

— Как вы, Юрий Михайлович, объясняете студентам основы хроматографии?

— Я им предлагаю представить двух бегунов по песку. Один легкий, подвижный, а другой тяжелый, неповоротливый. Со временем расстояние между ними будет увеличиваться. Так же и на специально обработанной бумаге: одно вещество имеет большой молекулярный вес, его трудно тащить вверх с помощью растворителя, а другое легкое, оно быстро поднимается по бумаге…

— Я потому задал вам вопрос, что у меня возникла, на мой взгляд, конструктивная идея связать биологическую активность гликозидов со скоростью их движения по бумаге. Более того, можно расщепить специальными методами их огромные молекулы на стероидное ядро и сахарный остаток и сравнить скорости движения этих частей для разных гликозидов. Тут вам, как говорится, и карты в руки. Наверняка в вашей лаборатории можно провести такие эксперименты, и результатом будет целая глава в будущей диссертации. Вы сможете ответить на важный вопрос: чем определяется различие в биологической активности сердечных гликозидов.

Шилов, как показалось Олегу, был впечатлён. Наверное, он продумывал варианты, как организовать эту перспективную работу. И заинтересовать начальство. Люди везде остаются людьми, что здесь, что там…

Олег дал ему подумать минут пять, а потом послал ему свою взлелеянную мысль:

— Если бы мне с вашей помощью удалось пробить командировку месяца на три, я постарался бы сделать эту работу.

Шилов оживился.

— А вы, Олег Семенович, раньше бывали за границей?

— Увы, ни разу.

— Это усложняет процесс. Всё, как говорится, придется начинать с нуля. Вы беспартийный?

— К сожалению, да…

— Знаете, я завтра же начну выяснять наши возможности. Хочу предупредить сразу, что обстановка у нас там, в советской части персонала, очень специфическая. Приходится выполнять отдельные поручения нашего руководства и обязательно вести общественную работу. Вы на кафедре ведете общественную работу?

— Приходится.

— Да… Общественная работа должна быть. Обязательно. Мне надо будет связаться с иностранным отделом в нашем министерстве…

 

Затянувшаяся пауза была прервана приглашением к чаю. Еще полчаса прошли в разговорах ни о чем, и гости поднялись. Шилов с супругой, солнечно улыбаясь, откланялись, прихватив Зайцеву с собой.

Пока жена рассматривала подарки, Олег включил канал «Культура» и предался маниловским мечтам. Обстановка на кафедре за последний год стала невыносимой. В беспартийный коллектив руководство внедрило партийную бабу для усиления идеологического контроля. Шеф, разумеется, дорожил кафедрой и, решив отделаться малой кровью, согласился. Для оправдания это соглашение называлось соблюдением правил игры. Однако эта зловонная партийная муха заразила еще двух преподавательниц, и они тоже стали партайгеноссе. От бесконечных общественных поручений Зайчик сходил с ума. Как только баба с гнусной улыбочкой появлялась в комнате НИСа, он срывался и убегал под любым предлогом. Тогда она стала оставлять ему записочки, которые всегда начинались: «Многоуважаемый Олег Семенович…» В очередную кампанию по выборам в Верховный совет он сорвался, наорал на неё в присутствии свидетелей. Шефу пришлось собирать кафедру, где Зайчику влепили выговор за нетактичное поведение и приказали публично принести извинения. Он ушел, хлопнув дверью. На следующее утро он положил заявление об уходе на стол шефа. Тот тоже был не в настроении и сразу молча подписал…

К счастью, Олег быстро нашел работу в почтовом ящике с помощью одной девчонки, которая стажировалась у них на кафедре. Денег в семье стало ощутимо больше, но п/я был настоящим террариумом или попросту гадюшником…

           

Так прошел год. Шилов не приехал. Вездесущая Зайцева сообщила, что ему продлили пребывание в Женеве еще на три года. Ну кто же будет отказываться от такой удачи! Теперь Шилов регулярно, раз в два месяца, звонил Олегу домой, однако ни разу не обмолвился о возможности научной командировки. Олег тоже вопросов не задавал. С тематическими и квартальными премиями у него выходило почти 500 рубликов в месяц. Ему пришлось освоить новый для него метод анализа — ионометрию. Отдел, в который его взяли, полностью перешел на гражданскую тематику — создание автоматической системы контроля состояния пациента по данным анализов биожидкостей и состава выдыхаемого воздуха. К нему в лабораторию поступил способный парень из МГУ, Марат Сулейманов, физиолог, который вместе с сотрудником, выпускником славного физтеха, стали разрабатывать модели микро-электродов для измерения в крови пациентов ионов калия и натрия.

Тут как раз наклюнулась идея добавлять растворы гликозидов в кровь и следить, как они влияют на выброс ионов калия из эритроцитов. Договорились с мясокомбинатом и стали регулярно брать кровь свиней. Как известно, для очистки крови пациентов часто применяют дробленую свиную печень, да и состав свиной крови очень близок к человеческой…

Вот тут и пришла мысль, которую Олег обсудил с Маратом. Каждый человек, по сути, является отдельной химической лабораторией, поэтому и лекарства, в том числе и сердечные, влияют на организм людей по-разному. К примеру, 30 капель валерианы с ландышем для одного никак не сказываются на ритме работы сердца, а для другого дают существенное снижение частоты пульса. И главное — с помощью калиевого электрода можно быстро установить по реакции крови пациента, какова должна быть для него оптимальная доза гликозида…

 

Результаты работы послали в солидный академический журнал, первым автором поставили Шилова. Копию статьи Олег взял домой, чтобы вручить ему при свидании. Встретились через полтора года. Уже и статья вышла, и оттиски прислали. Шилов с женой опять пришли с разной ерундой, которую покупали в дешевых универсамах. Зайцеву Олег не хотел видеть, надоела. Толку от неё никакого, одна болтовня. Шилов привез бутылку итальянского вермута. Жена Олега достала бокалы и положила в бокалы лёд. Чокнулись, выпили. Олег не стал расспрашивать о работе, ждал. Рот открыла его жена, которая тоном капризного ребенка сказала:

— Вот скоро пять лет, как я слышу от мужа о диссертации. Когда же вы, наконец, с Юрой её закончите?

— Уважаемая Лена, докторская диссертация это действительно очень трудоемкая штука, и её следует делать каждый день, тщательно строя, как строители возводят высотные дома. Я со своей стороны делаю всё возможное, чтобы Юрий Михайлович мог её написать и представить на своем ученом совете. В каком состоянии она сейчас, я не знаю, и мы должны её вместе посмотреть…

 

Шилов выглядел несколько смущенным. У Олега закралось подозрение, что тот ничего существенного не добавил в ту огромную жесткую папку с кольцами для дыр, пробитых дыроколом. За прошедшие пять лет Зайчик поумнел в житейском плане, понял, что люди должны иметь стимул к работе, иначе бессмысленно от них требовать результатов. Шилов предложил встретиться у него дома в будни с утра.

— Мы с Леной приобрели новую квартиру недалеко от метро «Ленинский проспект». Что если я за вами заеду, а день мы согласуем по телефону? А старую квартиру мы оставляем дочери и пока ночуем у неё…

— Хорошо, я отпрошусь у начальства на определенный день и позвоню вам. У нас ведь пропускная система, всё должно быть согласовано.

 

— Встретились без особой радости и расстались без печали, — констатировала жена Олега после ухода гостей.

Шилов подъехал на новой «Волге». По дороге Олег осторожно стал выяснять, куда делась старая модель, про которую один знаток с восторгом говорил ему, что это просто чудо техники, это танк, который может служить двадцать, нет, даже тридцать лет.

— Я пока не решил, что с ней делать, — ответил Шилов. — Сейчас брат жены её водит.

— А не могли бы вы продать её мне?

Шилов помолчал, пожевал губами и пообещал подумать, спросив на всякий случай, действительно ли Олег согласен приобрести старую машину.

Когда поднялись в новую квартиру, Шилов извинился за беспорядок, в комнаты не провел. Сразу прошли на кухню. Оказалось, что хозяин интенсивно вьет семейное гнездышко. Стены кухни он обивал деревянными панелями. Стал рассказывать, как обжигает деревянные рейки, потом покрывает их лаком и прибивает к несущим рейкам, уже прикрепленным надежно к стене специальными винтами. Видно, это занятие было хозяину очень по душе.

Минут через пять Шилов ушел за заветной папкой, поставив на стол пару чашек с жидким чаем и печеньем «Юбилейное». Затем хозяин раскрыл скоросшиватель и начал перелистывать и перекладывать содержимое, не выпуская его из рук. Сначала Олег пытался рассмотреть, что же там находится, но быстро понял, что показывать Шилову попросту нечего. Всё, что находилось внутри, было результатом труда Олега и его сотрудников. Полчаса Шилов пытался объяснить, как он старается расширить материал и связать его с современными фармацевтическими задачами. Олег равнодушно кивал, как лошадь, которая тащится с грузом по улице и мечтает о времени, когда её распрягут. Наконец Шилов закончил «отчет о работе». Олег тут же демонстративно взглянул на часы и сказал, что его к трем часам вызывают к замдиректора по науке, и он должен еще подготовиться.

— Как часто в младости своей мы очарованы мечтами, — пропел Зайчик, окончательно осознав, что на него ставили как на темную лошадку пару рубликов с надеждой, что она придет первой и принесет пять тысяч.

Прошел месяц. Шилов не звонил. Зайцева, которая еще надеялась, что Олег поможет ей слепить диссертацию, позвонила и сказала, что Шилову продлили командировку еще на пять лет. Тут Олег не выдержал и грубо сказал в трубку:

— Скатертью дорога!

— А как же со мною? — спросила Зайцева.

— Если вы отнесетесь к своей будущей защите серьезно и перестанете мне рассказывать о своей общественной нагрузке, которая меня совершенно не интересует, я обещаю поговорить с шефом, чтобы зачислить вас в заочную аспирантуру. Я буду вашим вторым руководителем, поскольку у меня нет докторской степени. Учтите, вам придется очень серьезно потрудиться. Я не собираюсь за вас ставить эксперименты и писать статьи, хотя всё чаще я вижу примеры, когда ответственные лица нанимают рабов, готовых за гроши ломать спину.  

Олег только потом осознал, что семь лет назад он сам предложил себя в качестве такого раба.

           

2

Прошло без малого еще десять лет. Олег Семенович Зайчик ушел из почтового ящика, который впал в состояние «перестройки с ускорением». Семья — престарелые родители, пожилая жена и балбес-сын решили для начала свалить в Израиль, а потом видно будет. Слава Господу, у Олега была лишь третья форма секретности. Поэтому его мурыжили всего один год.

Олег Семенович не отличался особыми умственными способностями, а о предвидении событий вообще речь не шла. Перестройка просто упала ему в руки, как подарок советской власти. Как готовиться к непростой жизни в капиталистической стране, которая с симпатией относилась к эмигрантам даже со следами еврейской крови, Олег понятия не имел. У него был личный план: прибыть в Израиль, осмотреться, найти знакомых и свалить в Америку с женой при первой же возможности. Если бы не опасение, что он может заболеть на чужбине, он полетел бы один…

Иврит он не хотел учить, а научные журналы на английском переводил легко, почти не пользуясь словарем. Для тренировки он завел двести карточек с наиболее употребительными глаголами, которые почти каждый день повторял. Как это ни странно, но двести глаголов никак не желали укладываться в голове. Наверное, не хватало стимула. Жена когда-то заканчивала курсы при РОНО и отменно знала знаменитый двухтомник Бонка в том смысле, что скрупулезно проделала все-все упражнения. Что же касается живого языка, то кто его мог слышать сквозь писк и треск ГБ-шных глушилок?

Как Зайчик и ожидал, по приезде их разместили в вагончике и назначили пособие, тут же определили на курсы иврита, где преподавали выходцы из СССР. Окружающие сообщили, что надо начинать искать работу с первого дня и соглашаться сразу, а кандидатский диплом засунуть «туда» и поглубже, потому что здесь каждый второй имеет такой диплом. Нужны строители, сантехники, водители общественного транспорта … агрономы… Когда Олег поинтересовался, как насчет специалистов по строению молекул, собеседники стали хохотать и сказали, что скорее всего такой специалист уже есть в университете, а второму там делать нечего. Потом какой-то еврейский остряк спросил:

— А что, молекулы действительно существуют и вы их видели?

Зайчик мог ответить, что да, видел под электронным микроскопом фирмы Хитачи, хотя по правде не он, а доктор наук Киселев, который как раз и получил свою научную степень за снимки ДНК в 1967 году.  

Короче, со всем своим образованием Олег пристроился грузчиком в одну фармацевтическую фирму, где и проработал полтора года без всякой надежды на повышение в должности. Так, наверное, наш специалист по строению молекул и трудился бы до пенсии, если бы не двоюродный брат по отцовской линии, который был диссидентом и которого выгнали из СССР десять лет назад. В те годы советские диссиденты были в фаворе в Америке. Брат получил гражданство и занимался политической антисоветской работой на радио. Что-то там читал из наиболее острых рассказов об идиотизмах совковой власти, был знаком с Коржавиным…

Брат Лёва был настолько любезен, что встретил их в Нью-Йорке и привез в маленький городок-спутник Большого Бостона, где снял им квартиру за сумасшедшие 700 долларов в месяц. Когда Олег относил месячную ренту помощнице управляющего, у него всегда тряслись руки, так было жалко денег. Слава Богу, сын подружился в Хайфе с одной девицей и решил остаться с нею. Ему всё-всё в Израиле нравилось. И девица, которая работала в косметическом салоне, тоже.

Мир не без добрых людей. Так говорится в одной русской пословице. Зайчик с женой поступили в местный колледж на бесплатные курсы английского языка (English as Second Language), которые в основном учили чтению и письму. Тут наши эмигранты всегда были в первых рядах. Предполагалось, что живой разговорный английский учащиеся должны осваивать на последних курсах. Сидевшие рядом латиноамериканцы и чернокожие свободно болтали на английском и всё или почти всё понимали.

Вот с чтением и осмыслением текста у них дело совершенно не шло: не было никакого представления о грамматике и о нормальной логике.

Жена Зайчика, когда училка к ней обращалась, краснела, заикалась и несла заплетающимся языком ахинею. При этом она, правда, успевала крепко поругаться с «русскими», которые стремились ей помочь. Вообще русская community в колледже вызывала у Олега отвращение своими местечковыми манерами и еврейским акцентом великого и могучего. Особенно его злило, как эти хаверим следят, кто и сколько получает в конце семестра. Это были совершенно непонятные деньги, тем более что у всех они были разные.

           

По совету одного симпатичного парня из Минска Олег стал студентом по двум дисциплинам — математике и общей химии. Это давало возможность устроиться на работу «Work-Study», то есть как учащемуся ему разрешалось за деньги помогать отстающим. Жизнь налаживалась.

Кто-то из русских выяснил, что существует некий американец по имени Боб, который ведет группы английского за очень скромную цену: двадцать долларов за четыре занятия. Естественно, прогул приходилось оплачивать тоже. Занимались либо на квартире, либо в библиотеке. Языковая практика страдала тем же изъяном, что и в колледже — отлично говорил по-английски только один человек, то есть преподаватель. Что несли наши и как они при этом ухитрялись понимать друг друга, остается загадкой.

Поскольку группы не смешивались, все постепенно привыкли друг к другу, стали даже устраивать время от времени небольшие праздники с умеренными возлияниями.

Так прошло несколько лет. Зайчик с женой получили небольшую пенсию по старости и возможность жить в доме для людей с ограниченным доходом. Деньги стали накапливаться, но их нельзя было класть на счет в банке. Социальная служба зорко следила, чтобы «бедные» не богатели. К ресторанам наши люди не привыкли. Они привыкли покупать что подешевле, и готовить так, чтобы было вкусно. Продукты буквально валялись везде, причем отменные свежие продукты. Их раздавали разные фонды, церкви по определенным дням выдавали огромные мешки с овощами, фруктами, замороженным мясом или рыбным филе, хлебом, тортами, сухофруктами, крупами всех видов, консервами.

Бывшие совки стали ездить туристами по всему миру. Олег терпеть не мог толпу и принципиально никуда не ездил. Он опять заболел марочным безумием, но в отличие от советского периода, в Америке действительно существовала страна «Филателия». Здесь было всё к услугам коллекционеров. Марки можно было купить по каталогу, по объявлению, по компьютеру и даже на блошиных рынках и ярд-сэйлах. Вскоре Олег обнаружил, что стал обладателем огромной (по советским масштабам) коллекции.

Но что самое замечательное в филателии? Правильно. Возможность меняться, покупать и продавать. Вот с этим как раз дело обстояло неважно. Зачем собирать марки, когда можно собирать чашки, покупать книжки на распродажах в библиотеках или опять же на ярд-сэйлах? А какие шикарные альбомы по искусству! Огромные, каждый по пуду весит — и стоит десять-двадцать долларов!!! Как вспомнишь свою библиотеку с репродукциями, где все цвета навраны… Советское — значит отличное! Хорошо сказано, но не до конца: отличное от чего?

 

Однажды подружка жены проболталась, что Боб активно собирает марки и даже приносил большой альбом на занятия группы. Как понял Олег, теткам коллекция была по барабану, но сам сделал стойку. Он вычислил когда Боб будет давать урок в его бывшей квартире, и как только кончилось занятие, протянул Бобу один из своих кляссеров, сказав, что тот может взять себе любые марки, которые понравятся и предложить обмен. К слову сказать, к этому времени Олег уже жил отдельно и назывался «separated», чему был очень рад и даже счастлив.

Марочные отношения с Бобом, начавшись случайно, успешно продолжались. Олег восхищался тем, что он, совершенно не понимая «уличный» английский, отлично общался с Бобом и даже улавливал толику английского юмора. Боб превосходил Олега во всём. Он владел семью языками, был профессором социальной антропологии, почти двадцать лет преподавал в Австралии, был путешественником, а не кабинетным ученым, при этом опубликовал несколько книг по специальности и книгу остроумных рассказов о своих путешествиях.

Им обоим нравились разговоры о марках, поездки на марочные ярмарки, недолгие сидения за парой рюмок водки с классической русской закуской — селедка с отварной картошкой… Боб обладал огромной коллекцией марок и в отличие от Олега получал от них интереснейшую информацию историко-географического и даже политологического плана. Тут немалую роль играло его знание языков. Как-то в разговоре Боб сказал, что изучение языков всегда было для него приоритетным занятием, потому что каждый новый язык — это окно в неизведанный мир.

Однажды жена Боба уехала домой в Индию на два месяца и приятели собрались пообщаться и выпить не спеша пару стопок.

Предались воспоминаниям. Зайчик сказал:

— Представляете? В тридцать лет я был полный идиот, ничего не понимающий в жизни!

— ??

— У меня был знакомый по фамилии Шилов, который нанял меня делать ему диссертацию, а сам поехал работать в ООН экспертом. И я однажды попросил его порекомендовать меня в качестве исследователя лекарственных средств в ту же контору, где он работал…

— Почему же идиот?

— Потому что я еврей по отцу и не член партии. И ненавидел общественную работу. Знаете, что это такое?..

Боб явно не понял, как национальность может препятствовать приему на работу и, кивнув, сказал, что с юности мечтал работать в ЮНЕСКО:

— Некоторые хотели стать врачами, пилотами, медсестрами, учителями или ковбоями, кто-то хотел стать профессиональным наездником, но моей мечтой было работать в ЮНЕСКО. Я стремился к этой необычной цели, потому что был уверен, что люди, работавшие в той или иной структуре ООН, встречаются с людьми из других стран и, возможно, даже могут путешествовать. Это была вершина моих желаний в детстве и юности. Мне почему-то казалось также, что человек, работающий там, будет помогать другим людям, делая мир лучше. Когда меня спрашивали о моих планах, я всегда говорил: «Работать на ЮНЕСКО».

Как можно попасть в ЮНЕСКО?.. Я понятия не имел и никогда не встречал никого, кто мог бы мне рассказать. Обычно когда я рассказывал взрослым о своей мечте, они странно так на меня смотрели и меняли тему. Когда я стал старше, я научился скрывать свои истинные планы и давать более «социально приемлемый» ответ, такой, который люди могли бы понять.

Взрослые любили спрашивать: «Чем ты хочешь заниматься, когда вырастешь?», а затем отмечать: «О, это хорошо. У экономистов, биологов, подводников… много возможностей».

На какое-то время музыка затмила ЮНЕСКО, и у меня были мечты о гобое, но трудности моих старших однокурсников, которые бросили среднюю школу с планами войти в мир музыки, открыли мне глаза на реальность, и я уже знал, что мой учитель музыки в средней школе обычно представляется как «гобоист в Бостонском симфоническом оркестре».

— Я всегда думал, что наших чиновников для ООН готовит МГИМО, то есть институт международных отношений. Конкурс туда был ужасающий, но в основном принимали по блату, по звонку, то есть детей высших чиновников или партийных бонз, — сказал Олег.

— Корнельский университет открывал грандиозные перспективы мира, — продолжал Боб, — и я прыгал от одной карьерной идеи к другой, никогда не изменяя своей мечте об ЮНЕСКО. До меня лишь доходили слухи об удивительной жизни там, но я всё не знал, как туда попасть.

Я посещал и интересные, и скучные курсы, выучил японский, влюбился, и при этом непрерывно читал. Профессора напоминали актеров, декламирующих на сцене, если смотреть с третьего балкона. Я никогда не разговаривал ни с кем из них вне занятий, кроме своих учителей японского языка. Короче — я так и не получил совета, как попасть в ЮНЕСКО. Мой отец знал только мир бизнеса, и его постоянно беспокоило, как я буду зарабатывать деньги. Он не знал, как сделать карьеру в ЮНЕСКО, да у нас вообще было мало общения.

 Волны океана жизни без конца разбивались о мой берег, и я кувыркался, как кусок дерева в прибое. Мой отец мог похвастаться перед своими деловыми знакомыми, что я преуспеваю в университете Лиги Плюща, и я чувствовал его зависть (он не учился в университете), и его презрение (я не умел зарабатывать деньги). Его беспокоило отсутствие у меня достаточного честолюбия.

Идея моей матери, напротив, всегда заключалась в том, чтобы оставить меня в покое, чтобы я мог найти свой собственный путь, а я стремился в ЮНЕСКО и думал, что надо знать иностранные языки и какую-либо гуманитарную науку типа антропологии. Я всё ещё понятия не имел, как туда попасть.

Я очень ясно видел окружающий меня мир: других студентов, мою прекрасную девушку, деревья, холмы, озеро, скалы и ущелья ландшафта Итаки, маленькие бары и рестораны, кишащие тараканами квартиры ветхих перегретых домов Колледжтауна, но своего будущего вообще не видел. Я надеялся, что предстоящие годы будут включать в себя множество поездок в далекие места, и чем дальше от Итаки, тем лучше. Надежда была всем, что у меня оставалось.

Когда я решил поехать в Индию в составе Корпуса Мира, мои родители посоветовались со своим близким другом из Индии, ученым, который позже стал профессором экономической истории Университета Миссисипи.            

Однажды он привел к моим родителям мистера Чабру, человека, который работал в Организации Объединенных Наций в Нью-Йорке, и тот твердо посоветовал родителям запретить мне вступать в Корпус Мира, потому что это не принесет пользы моей карьере. И всё же я настоял на поездке, несмотря на совет «профессионала», потому что карьерные амбиции никогда не играли роли в моей жизни, и путешествия для меня значили больше, чем карьера.

Признаюсь, что во мне всегда горела жажда странствий! Как оказалось, Корпус Мира был для меня наилучшим выбором.

Когда я вернулся из Индии, я определенно решил изучать Индию в аспирантуре и сосредоточиться на социальной антропологии. Меня интересовало, как институты общества изменялись в своем развитии. Какая работа будет ждать меня в конце, так и осталось загадкой. Мои первые встречи с ООН произошли в Индии, и они не произвели на меня приятного впечатления. Я-то представлял себя в ЮНЕСКО, работающим с местными жителями, как это было на самом деле, когда я был волонтером Корпуса Мира: изучать их язык, есть их еду, в некоторой степени разделять их жизнь…

Однако каждый человек из ООН жил в столице Индии Нью-Дели. Еще более разочаровывало то, что у них были огромные роскошные дома или квартиры с англоговорящей прислугой, они ездили на больших черных машинах и ничего не знали о 99,999 процентах индийцев, которые не жили такой роскошной жизнью, и знать не хотели! Они никогда не говорили на хинди, и у них не было времени учиться. Они вечно копались в бумажках.

Когда я наконец получил докторскую степень, я думал, что это приближает меня к ЮНЕСКО. Я сразу подал заявку. И получил очень короткий ответ письмом от мелкого чиновника, что у меня недостаточно опыта.

Конечно, я мог бы работать на правительство США, но мои политические взгляды (на Вьетнам, на наше общее империалистическое поведение, на эксплуататорский расистский характер нашей экономической системы) не позволяли мне подать заявку.

Я прошел через множество дверей и в ходе этого процесса начал понимать, чего НЕ хочу делать. Я определенно не хотел заниматься офисной работой или администрированием. После более чем года безработицы я устроился на преподавательскую работу в Чикагском университете. Это положило начало моей академической карьере, которая никогда не была моей целью. Я еще думал (когда думал о своей карьере), что побуду немного преподавателем, а потом всё же перейду в ЮНЕСКО.

— В отличие от вас, — сказал Олег, — я домосед. Муза дальних странствий меня никогда не звала за собой. Я люблю копаться в микроскопических объектах, хотя даже в этом деле я не преуспел. Слава Богу, меня взяли в наш колледж, где я заново за два года прошел курс химии и стал многое понимать из того, что проскочил в студенческой спешке.

Боб кивнул и продолжал:  

— После пары лет, проведенных в Австралии, куда я уехал преподавать в университете в Мельбурне, я вернулся ненадолго домой. Тогда-то я и посетил офис ЮНЕСКО в Нью-Йорке и откровенно поговорил с дружелюбным голландцем лет тридцати. Я помню, что он носил твидовый пиджак и зеленый галстук, был худым и лысеющим. Когда я рассказал ему причину, по которой меня не устраивала работа на правительство США, он очень обрадовался и, глядя мне в лицо, сказал:

— Если бы я мог нанять вас, я бы это сделал, потому что вы именно тот человек, которого я хотел бы видеть работающим у нас. Но в настоящее время мы не берем американцев, потому что в организации уже работает слишком много ваших сограждан. Вот если бы вы были из Бирмы или Парагвая, я мог бы нанять вас буквально за минуту. Он печально рассмеялся.      

В Мельбурне я встретил профессора, который только что вернулся после трех лет работы в ЮНЕСКО в Нигерии. Наши офисы находились в одном коридоре, и я постоянно с ним сталкивался. Это был ужасный тип. Ленивый, склонный к манипуляциям, хитрый алкоголик, он знал нужных людей и пил с ними, он говорил о правильных вещах, носил правильную одежду — бледно-голубые защитные костюмы — и, что самое важное, он знал не больше, чем люди, которые его наняли. К тому же он был родом из очень маленькой страны (не из Австралии). Он оставался моим коллегой в течение тринадцати лет и никогда ничем не занимался, кроме игры в политику, покупки паба и заведения виноградника. Однако он всегда сохранял вид эксперта. Я узнал, что ЮНЕСКО наняла его и даже наградила, и подумал: «Очевидно, я не рожден для работы в этой системе». Я потерял интерес. На протяжении многих лет все сотрудники этого заведения, с которыми я встречался, те, кто работал в этой организации или работал в ней ранее, производили впечатление бюрократов, оплакивающих своих исчезнувших превосходных слуг и критикующих невозможных бюрократов других стран (никогда не подвергающих сомнению свое собственное поведение). Один мерзкий тип даже хвастался мне, как он провалил несколько десятков проектов в Бангладеш из-за того, что его начальник намекнул ему, что хочет увеличить поддержку другой страны, где у него есть любовница…

— Есть время очаровываться и есть время освобождаться от иллюзий, — заключил Олег с некоторым пафосом. — На мой непросвещенный взгляд, ООН — одна из самых мерзких бюрократических организаций, к созданию которой приложил свою кровавую руку Сталин. О, этот гений зла отлично знал, что делал! Он подарил своим последышам право veto, чтобы гробить все конструктивные идеи. Я не помню ни одного серьезного проекта, который бы воплотила ООН. Это организация кишит российскими агентами КГБ. Её вооруженные силы — ряженые на ярмарке, они не остановили ни одной войны, её медицинские службы не предотвратили ни одной пандемии. Транжирят огромные денежные ресурсы. Сколько стран имеют право veto сегодня? Пять? Или уже больше?

— Вы, пожалуй, правы, — согласился Боб. — Особенно говоря о Сталине. Он протащил колониальный Китай в Совет Безопасности в октябре 1945 года, усадил его среди стран победительниц фашизма и наделил его правом veto. Сейчас как никогда раньше последнему обывателю из обывателей стало ясно, что нечто, именуемое как Организация Объединенных Наций, есть по сути дела немыслимая куча отвратительных чиновников, которые занимаются чем угодно, только не укреплением мира на планете и не помощью слаборазвитым странам.

Поговорили еще о марках, о намечающейся ярмарке в М., потом Боб поднялся, протянул свою небольшую «нетрудовую» руку и ушел. Зайчик сидел и размышлял, как непохоже складывается жизнь у людей разных стран. Вот Боб — чистокровный еврей. Его дед в конце 19 века приехал в Штаты из Литвы. Бобу* никогда бы не пришло в голову, что его могут не принять на работу в ЮНЕСКО из-за пятой графе в анкете. Он … да чего там говорить! Другая страна. Другие люди.

*В повести частично использован текст одного из рассказов Боба Ньюмана из новой книги «Messages from Afar and Other Stories», Boston. 2023