РОССИЙСКИЙ
АНТИВОЕННЫЙ ЖУРНАЛ
здесь только литература

​

Две стопки лакированных книг нашли себе место прямиком у высокого окна, в которое просачивался, нагревая пол, жидковатый утренний свет. Я лежал и героически осматривал пирамиды этого мнимого литературного признания — первый тираж, от которого еще распространялись тепло и запах типографской краски. Мои книги. Бездарные, но все же книги. Упивающийся победными мыслями, я позволил себе закурить в кровати и допил остатки вина в бокале.

Вчера был ужасный день. Я презентовал книгу, собрав порядочное количество друзей, знакомых и репортеров. Последним пришлось хорошенько заплатить, чтобы событие было освещено максимально ярко и презентабельно: гостей встречали мимы, на входе разливали шампанское и угощали закусками, играл саксофон. Я подписывал книги и был счастлив, а потом зашел в туалет и взглянул в зеркало... и вышел совершенно другим человеком. Злым на всех, и прежде всего — на самого себя.

Искусственные улыбки наигранного мероприятия поблекли с наступившим похмельем. Не так давно она в спешке покинула квартиру, горделиво сообщив, что кончила семь раз. Перед уходом я наградил ее одним экземпляром и написал на обложке номер телефона: вдруг пригодится.

Она позвонила через несколько дней.

— Мне понравилось, — сказали в трубке совсем незнакомым голосом.

— Простите, кто это? — полюбопытствовал я.

— Это я... ты что, забыл?

— Ах, прости. Точно понравилось? Успела прочесть?

Недолгая пауза.

— Я не о книге, — ответили тихо.

Я прикусил губу.

— Встретимся?

— Конечно. Завтра буду свободен.

 

Годами ранее.

… Мелководье здесь страшное. Идешь долго, пока не устанешь, дважды опускаешься по пояс в обрывы, а потом снова выходишь на косы. Мягкие и светлые волны взрывают песок, смешивая его с ракушкой и желтоватой пеной, и несутся дальше в сторону побережья. На пляже безлюдно. Вдалеке виднеется разбитая рыбацкая лодка, напоминающая своим видом скелет кита — на ней сидят две баклана, растопырив мокрые крылья, и сушат их на обеденном солнце. Издалека заметно, как ребра лодки — деревянные перегородки, настолько высушены соленым воздухом, что приобрели сероватый цвет золы. Сухая трава гнется под тяжестью разгулявшегося ветра, тянет легкой гнилью забродившего рядом озерца. Я лежу на горячем песке. Пью вино и думаю о том, что еще слишком молод для такого количества спиртного.

Дед всегда был отличным виноделом. Пожалуй, лучше и не отыскать вина во всей Бессарабии.

Впервые я напился в первом классе. Уличив момент, когда взрослые вышли из-за стола, налил себе две стопочки и выпил залпом. Тошнило полдня. Теперь об этом вспоминаем, когда собираемся семьей за столом во время очередного празднества. Все смеются, а я нет. Мне двадцать пять, и я люблю выпить.

Немного вина пролилось на песок.

Я приехал сюда подобно убийце, вернувшемуся на место преступления. Зачастую в этом месте я размышляю: о плохом или хорошем. Всегда пытался понять, что я за человек такой и зачем вздумал связать жизнь с литературой.

Шорох волны и горячий песок. Только темнеет, бегу изо всех ног, ибо вечернего моря боюсь больше всего — с закатом приходит тревога и грусть.

 

* * *

— И мне, пожалуйста, автограф, — слышу из-за спин. К моему лицу протягивается книга.

— Да, конечно, — не поднимаю головы. — С ума сойти, сколько надо подписей поставить! Не знаю уже, что и выдумывать.

— Это успех!

Я взглянул в ее глаза: раскосые и большие. Она облизнула губы и взглянула мне прямиком в душу. Я смутился. Откуда-то сбоку донесся смешок.

Оказавшись вновь в туалете, я подумал, какая же это все-таки мерзость — организовывать вечеринки в честь своей первой отвратной книги. Я ненавидел себя в этот момент, чуть не плакал. Там, с другой стороны туалетной двери, меня ждали друзья, товарищи и кое-кто из родственников. Вполне возможно, что единицы из них были искренне рады за меня, остальные же, где-то в глубине души жалели и даже сочувствовали. Их право. Невозможно преследовать людей за их искренние чувства, какими бы они не были.

Мы выпили шампанского, и я сказал мимам закругляться: больше не хватит денег оплачивать их труд. Благо, саксофонист работал за копейки.

Через несколько часов все закончилось.

— Я не читаю твою книгу, — сказала она, натянув одеяло на подбородок.

Я молчал.

— Боюсь.

— Чего это?

— Думаю — узнаю тебя слишком близко, взгляну в душу. Мне страшно…

— Отлично. Выбрось эту чертову книгу! Не читай ее! Это повесть несовершеннолетнего мальчика. Я стыжусь этой книги и мальчика!

Она сжала мою ладонь.

— Не говори так!

— Я знаю, что говорю! — буркнул я. — Отстань ты с этой книгой! Не о чем больше поговорить?

— Принеси вина, — попросила она.

— С удовольствием.

У нее ребенок. Утром она должна быть дома. Когда приезжает, я устраиваю пирушку: креветок беру, виски, чего-то сладкого. Что не доедаем, она просит завернуть с собой, ребенку. Говорит, он любит разные вкусности, а креветки сейчас жуть какие дорогие. В последующие разы я предлагал отложить сразу и не прикасаться, даже если самим не хватит.

Постоянно говорит, как много кончает. Зачем мне знать об этом? Если звонит всякий раз после и приезжает вопреки всему, — значит не так уж я и плох и не важно, сколько раз ей было хорошо.

И пусть не читает эту чертову книгу — не лучший вариант, чтобы заглянуть мне в душу.

С каждым днем я все больше ощущаю тягу к спиртному. Порой невыносимо. Убедил себя, что на самом деле мне важна компания, а пить я вовсе не люблю. Хорошо внушил, поверил прям.

С писательством так же. Думаешь, пишешь, потому что не можешь не писать, это твоя жизнь и все такое прочее, а, оказывается — банально пытаешься понравиться другим, будто все, что происходит с тобой, должно кого-то волновать и тем более вызывать всякие эмоции.

— Не ври мне!

Только что она сказала, что кончила три раза подряд.

— Зачем врешь? — крикнул я, еще тяжело дыша. Попытался сбросить с себя. — И не ври, что не хочешь узнать меня близко! Тебе просто неинтересно! Глупая книга!

Она молча закурила.

— И скажи, что еще купить вкусного твоему ребенку! Или он так и будет питаться нашими объедками?

В темноте я услышал, как она всхлипнула. Видимо, глотала дым вместе со слезами.

Мы выпили вина, и она уехала.

 

* * *

Я приехал на пляж в обед. Достал из рюкзака свои первые рукописи. Долго ковырялся в песке и наконец выкопал глубокую ямку, где и похоронил свои первые рассказы.

Дул сильный ветер и бросал колючие песчинки мне в лицо. Лодка окончательно рассохлась и сейчас стала похожей на мумию. Когда-то на ней рыбачили, и она была полезной. Когда-то мои рассказы действительно кому-то придутся по душе. Когда-то мне захотят взглянуть в душу, в самую глубину. Когда-то я пойму, что пью потому, что иначе не могу. Когда-то я все пойму.