РОССИЙСКИЙ
АНТИВОЕННЫЙ ЖУРНАЛ
здесь только литература

​​

Ты так похожа на неё…

Только не такая холодная. Только не такая мрачная. Такая же родная и такая же чужая.

Здесь, на улице Светозара, и вовсе можно усомниться, что я всё-таки выбрался за границу. А ведь так боялся, что отправлюсь на фронт. А может, сдохнуть в сыром окопе и было бы моим спасением?

(я не помню, как сюда попал)

Незамеченный мной паук выпустил прядь паутины между прутьями бельевого карниза. Она не видна в другое время суток, но ночью балканская луна ледяным светом ложится на наше окно, и паутинка так жизнеутверждающе блестит на моих глазах, будто жизнь — это что-то прекрасное.

Стрелка часов перевалила за цифру 12, ознаменовав начало новых суток. Впереди ещё одна бессонная ночь. Я точно знаю, что она будет бессонной. Без снов… они могут прийти, когда я буду спать.

(я не помню, как сюда попал)

Я не помню, как сюда попал. В какой момент я оказался в Сербии? Где я жил до этого, чем я занимался. Существовал ли я тот, прежний? А может быть, существую только прямо сейчас?

Небо хмурилось.

Ночь будет темней, чем я ожидал. Вот-вот луна спрячется за тучи, погрузив город во тьму.

Кофе с молоком в кружке на столе остыло и превратилось в отвратительный кисель. Я отошёл от окна и направился в сторону кухни. Старый деревянный пол поскрипывал под моими ногами так, что этот скрип можно было различить даже сквозь шумную музыку в баре.

— Матвей, ты чего так долго? — спросил Максим, когда я сел за наш столик.

— Очередь в туалет, как за колбасой при Горбачёве, — отшутился я. Не могу нормально сходить в туалет, когда вокруг толпятся куча посторонних мужиков со своими членами наперевес, вот и приходится выдумывать байки про очереди. — Где девчонки?

— Я заказал нам ещё тёмного «Козла», ты же не против? А то потом официантку не поймаешь.

Я одобрительно кивнул, он продолжил:

— Девчонки? А вы не пересеклись? Они прямо за тобой в туалет пошли. Оставили меня телефоны сторожить.

Да, это определённо Максим. Я знаком с ним с университета. Боже мой, уже лет десять знакомы.

(наверное)

Наверное… Если я правильно понимаю, какой сейчас год.

— Обожаю эти сушилки в туалетах, — услышал я голос Мирры, моей девушки. — Подержала руки под горячим воздухом, ни хрена не высушила, вытерла о штаны и пошла.

— О, Матвей! А мы уж думали, что ты решил сбежать, оставив нас оплачивать счёт, — сказала Света, подруга Максима.

Макс рассмеялся своим наигранным смехом, а затем так по-отечески посмотрел мне в глаза:

— А ты, Матвей, просто всегда был самовлюблённым мудаком, смотрящим на всех сверху вниз! Да ещё и лицемер! Что-то я не видел, как ты выступаешь против войны в Израиле.

Он придавал своему голосу нотки сарказма, будто посмеивался надо мной — наивным и инфантильным противником войны.

— Да, чувак, добро пожаловать в реальный мир, где не бывает розовых пони и единорогов, но бывает противостояние мировых экономических гегемонов, которые развязывают войны, — добавил он родительским тоном.

Тусклая лампочка над его головой мигнула, за окном залаял один из белградских псов, скучающий ночью по людям.

— Ах, это я лицемер? — вскипел я. — Уж я бы на твоём месте пасть бы прикрыл про лицемерие. Как войну в Твиттере воспевать, так ты первый был. А как мобилизацию объявили, так ты не в военкомат побежал, а мне писать! — я стал передразнивать его наигранным голосом: «Матвей, у тебя можно будет остановиться? Матвей, как лучше добраться до Белграда? Да, я говорил, что ты ссыкло и предатель, когда ты уехал из-за войны, а теперь сам все штаны обоссал».

— А вот тут ты гонишь! — его голос на секунду дёрнулся, но саркастичные нотки быстро вернулись в речь, чтобы не терять образ. — Я приехал исключительно по работе.

Серые глаза моего друга едва заметно забегали. Ещё бы, где-то в глубине души он же понимает, что просто лицемер и трус, пусть мозг в целях самообороны и блокирует эти мысли. Мой сонный взгляд упал на хлебные крошки, что были разбросаны по бело-красной скатерти на столе. Ужасно хотелось спать. Глаза на секунду прикрылись, и в ушах раздался звон, будто у самого лица взорвалась петарда.

— По какой работе? — почти закричал я. — Вот так совпадение! На следующий день после объявления мобилизации отправиться по работе в Сербию…

За его спиной во тьме коридора я увидел промелькнувшую тень. Это они! Снова пришли.

(чё с тобой, ты куда сорвался?)

Я побежал в коридор под удивлённый взгляд Максима. Слишком долго они пугали меня, в этот раз я не дамся им.

Выбежав из кухни, я включил свет в коридоре, где-то раздался хлопок двери. Я побежал в свою спальню, чтобы не дать темноте поселиться и там. Влетев в спальню, я замер. Всё тело будто пропустили через электрошок. Силуэт стоял прямо у моей кровати и не двигался. Только сейчас я подумал, что совершенно не представляю, как с ним бороться.

— Чё с тобой, ты куда сорвался? — закричал из кухни Максим.

Я потянулся к выключателю, но свет не зажегся. Силуэт сделал шаг ко мне навстречу. Захотелось кричать, но голос пропал, изо рта вырывался лишь сдавленный писк. Я отступил за порог, промокшие под мелкой моросью тротуары щупали холодом ноги через тонкие тряпичные кеды. Отсюда до Студенческого парка было рукой подать. Может быть, там удастся спрятаться от дождя под ветками густых деревьев.

Домой возвращаться не хотелось. Они могут ждать меня там. А в парке, может быть, достаточно света и могут быть люди. Они могут побояться приближаться ко мне на людях.

Зазвонил телефон, на экране высветился российский номер.

Нет уж, простите. Больше я недоступен.

Дождь усиливался, между домами гулял гул машин, которые разрезали лужи и капли, стремящиеся покинуть серое небо и разбиться об асфальт. Я был на улице Князя Михаила, которая полностью опустела к столь позднему часу. Нужно свернуть к автомобильной дороге и до парка останется не более сотни метров.

Белград вымер. Я был полностью один на этих улицах. Даже машины не проезжали по дорогам, слепя сербскую столицу фарами. Откуда же шёл гул? Наверное, они дальше, за поворотом.

Наверное.

Город будто наполнился призраками из-за этого оглушительного гула невидимых машин.

Мелькнула тень.

Нет, показалось. Точно показалось!

Показалось?

Нет, они никогда не заходили так далеко, этого не может быть. Точно показалось!

Я перебежал пустую дорогу и оказался у ворот парка. За его листвой прятались чьи-то голоса. Слава богу, там кто-то есть. На лавочке сидела группка подростков. Они пили пиво и что-то громко обсуждали на своём причудливом языке. В былые дни я больше бы испугался подпитых подростков, но не теперь.

(нет, ты бросила меня)

Я сел на влажную лавочку, почувствовал, как ледяные капли рвутся через джинсы до кожи бёдер. Моё лицо скривилось в гримасу от холода. Раздался смех, я почувствовал, что на меня кто-то смотрит. Нет, тогда точно показалось. Они никогда не появлялись в городе, только близ моего дома. Кусты напротив зашуршали. Я мысленно стал молиться, чтобы это была какая-нибудь уличная собака.

Снова смех. Раскатистый, звонкий.

Кусты зашуршали. Наверное, ветер.

Недалеко от подростков я увидел двух бомжей, спящих на соседней лавочке. Вот и отлично. Чем больше людей, тем лучше.

Я решил пересесть поближе к подросткам. В свете ночного фонаря я видел вытянутые силуэты высоких сербов. Одна из девушек принялась уговаривать подругу куда-то пойти. Наверное, в кусты, справлять нужду. Сегодня я обязательно признаюсь, что люблю её. Мы гуляли два раза вместе и даже ходили в кино. Я никому не признавался, что только и думаю о её глазах, о её тёмных волосах, которые так приятно пахнут цветами… У меня никогда не было подружки, но ребятам я соврал про девушку в летнем лагере. А она так смотрела на меня в тот день, когда мы ходили в кино на «Тёмного рыцаря», и смеялась над каждой моей шуткой. Она точно любит меня взаимно. Наверное, всем подругам об этом растрепала, глупенькая. Наша компания гудела на весь парк, пиво было невкусным и дешёвым, но я делал вид, что мне нравится пить, чтобы не показаться лохом, которому больше по вкусу выпить апельсиновый сок, чем алкоголь.

Девушки вышли из плотных кустов и, смеясь, направились назад к своей компании. Я продолжал сидеть на своей лавочке, как вдруг увидел лицо одной из них под ярким светом уличного фонаря.

Присмотрелся, это была она. Точно она! Мирра! Что она тут делает? Она же не поехала.

Обещала…

Но не приехала! Нет, это не можешь быть ты! Нет, ты бросила меня. Осталась в России.

Мирра подняла глаза и уставилась в мою сторону.

— Ой, давайте только не начинать про политику, — сказала она и принялась ловить пальцами свой тёмно-русый волос, попавший ей в рот. — А то сейчас Матвей вас подобьёт на пролетарскую революцию.

Мирра пыталась перекричать музыку в баре, но на словах о пролетарской революции песня неожиданно закончилась, и ближайшие столики покосись в нашу сторону. Максим не выдержал и снова засмеялся своим театральным смехом, который утонул в интро новой песни.

— А тут и подбивать никого не нужно, товарищ Мирра! — сказал он. — Всё как будто к этому и идёт. Никто эту власть долго терпеть не будет. Шучу, конечно. Ещё как будут.

— Вы идёте завтра на митинг? — спросил я.

— Какой митинг? — спросила Света.

— В поддержку Навального, — ответил я.

— Мне не нравится Навальный, — ответила она.

— Мне тоже, — посмотрела на неё Мирра. — Но мы с Матвеем больше не за него идём, а за то, что нельзя человека просто так бросать за решётку по политическим мотивам.

Максим допил своё пиво и старался поймать глазами официантку, чтобы заказать ещё.

— Нет, меня даже не уговаривайте, — вставил он в наш разговор. — Уж простите, но смысла особо не вижу.

— Смысл в том, чтобы показать власти, как мы с ней не согласны! И что нас много, что мы не молчим! — пламенно ответил я.

— Ну вот когда Кремль будете штурмовать, шуманите. Тогда я и подключусь. А выходить в январе на мороз и кричать лозунги как-то не хочется.

— Так вся Россия выходит, — ответила Мирра. — Всё равно недостаточно?

— Слушай, — начал Максим, но вдруг заметил взгляд официантки, показал ей на свой пустой стакан, а затем поднял указательный палец вверх. Официантка одобрительно кивнула и направилась в сторону барной стойки. Максим повернулся к нам. — Я ненавижу эту власть не меньше вашего, но у меня ощущение, что всем в России плюс-минус норм. Они довольны нищетой и рабством, а потому это мы тут лишние. Я бы больше сил потратил на то, чтобы свалить отсюда в какую-нибудь нормальную страну, чем подставляться под ментовские дубинки. Да и, можешь не волноваться, скоро СВО закончится, — сквозь тусклое освещение на кухне я разглядел его самодовольную рожу.

— С чего ты это взял?

— А ты не слышал? «Макдональдс» в Киеве собирается вновь открыться. Уже через несколько месяцев вернётся.

(зазвонил телефон)

Я посмотрел на него удивлёнными глазами.

— И… что?

— А то, что это крупный капиталистический гегемон США. У них связи есть и в Кремле, и в Белом доме. Они бы не стали возвращаться в Киев, если бы война должна была продолжаться. Вот увидишь, в начале двадцать третьего всё вернётся на круги своя.

— Господи, что за бред ты несёшь? С каких пор ты стал левым конспирологом? — закричал я. — Мы столько раз говорили с тобой о политике! Я же знаю все твои взгляды! Но ровно с началом войны ты вдруг стал коммунистом! Что? Путина поддерживать западло, а выступать против — страшно? Вот и решил стать коммунистом: как бы «против», но как бы «за»?

Я посмотрел ему в глаза, он спрятал взгляд. Знает же, что бью не в бровь, а в глаз. Ну ничего-ничего. Время расставит всё на свои места. Ещё осознает, как он был не прав. Мне, конечно, не признается, но будет знать до конца своей приспособленческой жизни. Такое знакомое лицо, но как будто вижу его в первый раз. Будто и не было этих десяти лет дружбы, будто всё это было сном. Или сон мне снится сейчас? Мозг точно рисует знакомые ему образы, наделяя их совершенно иным наполнением. Точно «гости» Соляриса.

— Пошли перекурим, Матвей, — сказал Макс, доставая из кармана пачку «Мальборо».

— Ну, теперь вернётесь вонючими, — запротестовала Света. — Ненавижу этот запах.

— Светик, я пивом запью и совсем вонять не буду, ха-ха-ха! — он обнял её одной рукой и поцеловал в щёку. — Идёшь? — обратился он ко мне.

Двуличный кусок мудака! Долбаный конформист!

Когда было модно быть оппозиционером — ты был оппозиционером! Как стало модно быть ура-патриотом — ты стал ура-патриотом!

— Пошли, — ответил я.

Мы направились к выходу. На пороге таял смешанный с городской грязью снег. Макс открыл дверь и вышел на улицу первым. Вновь заморосил дождь, подростки стали недовольно ругаться и собирать вещи, прячась от непогоды.

Только не это! Не бросайте меня одного!

Парк опустел, даже бомжи пропали с лавочки. Я вновь почувствовал чей-то навязчивый взгляд. В темноте деревьев я увидел его.

Чёрный силуэт стоял в десятке метров от меня и смотрел. Я повернул голову и увидел ещё один, недалеко от границ лучей жёлтого света фонаря.

Несколько секунд я простоял в оцепенении. Готов поклясться, что первый силуэт чуть двинулся в мою сторону. Больше ждать было нельзя. Я сорвался с места и побежал в сторону выхода из парка. Дождь бил всё сильнее, где-то впереди была Белградская крепость.

Мы с Миррой поспешили спрятаться под козырьком какого-то подъезда. Она промокла до нитки, дождь будто слёзы размазал тушь вокруг её голубых глаз, но она смеялась как ребёнок. Мы встали под навес одного из домов, там почти не было места, но капли дождя нас не доставали. Я впервые оказался так близко к ней, сердце заколотилось, точно бешеное. Я стал разглядывать её длинные ресницы вокруг счастливых глаз и подумал, что сейчас отличный момент, чтобы впервые в жизни поцеловать её. Она засмущалась и спрятала свой взгляд, тогда я впервые коснулся её лица, а второй рукой схватил за талию и прижал к себе. Наши губы соприкоснулись, и по телу будто пробежал разряд тока.

— Я тебя люблю, — впервые я сказал ей эти слова, и сверху на меня обрушился ливень.

Я бежал по пустым улицам Белграда, пока не увидел автобусную остановку, где можно было спрятаться от дождя. Оглянулся, вокруг не было ни души. Силуэты тоже пропали. Зазвонил телефон.

Странно, высветился незнакомый код. Звонили не из России, но и не из Сербии. Я потянул на значок для сброса звонка, но вдруг в динамике раздались чьи-то весёлые голоса.

«… теперь веришь?» — звучал из динамика пропитый голос с кавказским акцентом.

«Вот теперь — да», — отвечал другой голос на чистом русском.

Я пытался сбросить звонок, но телефон не слушался.

— Алё! — закричал я в трубку. — Кто это?

«Алё, кто это? — ответили на той стороне телефона. — Я ничего не слышу! Я не говорю по-грузински, извините».

Затем какие-то помехи и шум музыки.

«Стой-стой! Давайте ещё про Владивосток поговорим…» — раздался голос, и звонок сбросили с той стороны.

Господи, я случайно ответил на звонок. Роуминг сожрёт все мои деньги.

— Что?

— Я говорю — кури быстрее, дубак лютый, — ответил я. — Девчонки нас потеряли уже.

Снег закручивался между сталинок, обрушивался на редких прохожих и залетал под воротник моей куртки, обжигая холодом шею. Макс облокотился на спинку стула и положил руку на колени Светы.

— Понимаешь, Матвей, — сказал он, — проблема в том, что противников власти действительно меньшинство, что бы там ни говорили всякие навальные и ходорковские. Да, есть протестующие, но их не так много. Подавляющему большинству вообще насрать, что у нас в стране происходит. Они просто живут своей жизнью и ни на что другое внимания не обращают. Сегодня Путин — и они говорят о скрепах и противоборстве с НАТО, завтра Навальный — и они говорят о демократии и своих правах. Главное, что их не трогают — и хорошо. Добавь сюда тех, кто искренне поддерживает власть, вот и получается, что ты действительно маргинальное меньшинство, которое «раскачивает лодку». Люди тебе говорят: нас всё устраивает, нам ок жить в говне, чё ты лезешь со своими новыми правилами?

— По-твоему, в других странах не было такого же процесса? — ответила за меня Мирра. — Это же не значит, что нужно отказываться от борьбы.

— Да! — поддержал я. — Отказ от борьбы приводит только к тому, что на избирательные участки приходит исключительно лояльный власти электорат и честно голосует за действующую власть. Как это было на последних выборах, когда мы с Миррой работали наблюдателями.

— Наверное, почти все страны через такой этап проходили, — ответил он. — Но вот те страны, где прогрессивные взгляды взяли верх над животными инстинктами и «моей хатой с краю», по пальцам можно пересчитать.

— Значит, мы будем в числе тех немногих! — заявил я, будто Ленин с балкона дворца Кшесинской или Ельцин с броневика.

— А вот это вряд ли, — парировал Матвей. — Россия не меняется никогда. Из поколения в поколение. Да, появляются молодые люди, требующие перемен, но у властей всегда есть более грозное оружие, чем все дубинки, менты и армии — это время.

(я преступник, потому что остаюсь со своей страной?)

Мы с Миррой переглянулись.

Небо над Белградом рыдало. Я бежал в сторону Славии, сверху на меня угрюмо глядело разрушенное здание Министерства обороны Югославии. Силуэты появлялись то слева, то справа. Дороги были абсолютно пустыми. Я надеялся встретить хоть кого-то, хоть где-то. Кто-нибудь!

— Время? — переспросила Мирра. — Время как раз работает на нас. Эти динозавры рано или поздно вымрут, а мы будем ещё молоды.

— Тут ты ошибаешься, — сказал Матвей и сделал короткий глоток пива. — Время перемалывает в первую очередь головы, превращая нас из бунтарей в конформистов. Можешь сколько угодно кричать о том, как ты изменишь мир, дай тебе только универ закончить. Тут ты моргаешь и просыпаешься облупленным кредитами, рабочими обязанностями и бесконечной усталостью от ежедневных поездок на метро. Затем мгновение, и ты просыпаешься глубоким стариком, рассказывающим внукам, как при дедушке Путине жилось хорошо. Как трава была выше и зеленее, и люди были честные и открытые.

— Пока мы молоды, лучше свои нервы вложить в переезд туда, где нормальное общество уже построено, — вступила в разговор Света. — В Испанию, например.

— Но это же паразитизм, — возразил я. — Будто вши, сожравшие последнюю шерсть на своей собаке, отправляемся жрать породистого пуделя в надежде, что его хозяева нас не заметят и не вытравят.

— Да-а-а? — саркастично протянул Макс. — Что же ты тогда сам сейчас в Сербии сидишь?

Чёртов идиот. Цепляется за какие-то мелочи, чтобы манипулировать фактами.

Лампа на кухне мигнула, очень хотелось лечь спать вместе с этим умиротворённым Белградом, который после стольких бед как будто был хоть немножко счастлив.

— По-твоему, ничего не изменилось? — ответил я. — Когда я говорил про паразитизм, была совершенно другая ситуация! Я боролся, но потерпел поражение. Теперь, когда борьба бессмысленна, я и уехал.

— А-а-а! Вот оно что! То есть тебе можно переобуваться, исходя из ситуации, а мне нет? Хитро устроился.

Как же тяжело. Сколько раз в голове я прокручивал этот разговор. Сколько аргументов было у меня в запасе, а как доходит до дела, так и ответить нечем.

— Моё мнение осталось тем же, я всё так же ненавижу российскую власть. Я боролся с ней, как мог! Просто…

— Просто что? Прям боролся, да? Или просто для галочки выходил жопу морозить на площадь, чтобы потом с самодовольной рожей остальным тыкать, какой ты неравнодушный гражданин? А теперь, когда это действительно стало опасно, ты ноги сделал, чтобы отсюда своим «белым пальтишком» махать и рассказывать, какой ты вновь правильный, что уехал. Уж прости, мы как-то не поспеваем за твоими понятиями о морали.

Его серые глаза зарыскали по бару, надеясь встретиться с официанткой и заказать ещё чего-нибудь. Наконец, поняв, что все работники заведения заняты чем угодно, кроме его заказов, он вновь вернулся в разговор.

— Слушай, — выдохнул Макс. — Жизнь у нас одна и не хочется потратить её на борьбу с ветряными мельницами, рассказывая племени Зулу, что есть людей — неправильно. Вот и с Россией также. Всегда так жили, и ничего к лучшему меняться не будет. Людям этого как будто не нужно. Ты пойми, что в Америке твоей любимой никакой демократии нет! Такая же диктатура престарелого Байдена, только они там в Голливуде научились делать более качественную пропаганду, которая скрывает все их грешки. Вспомни, как они тот же Белград бомбили, думаешь кто-то думал о мирных жителях? Заявляли, будто бомбят только военные цели! Ага, как же! А теперь нам что-то предъявляют, что мы якобы бомбим Украину, но что остаётся делать, если зеленские всякие прикрывает свою армию мирными жителями?

— Если они бомбили Белград, то нам можно бомбить Киев?! — закричал я.

Тени гуляли по мрачной кухне, залитой бледно-золотым светом люстры.

— Ты же даже не задумываешься, почему началась СВО! — в ответ огрызнулся Макс. — Просто мировые гегемоны обратили свой взор на полезные ископаемые Донбасса. А страдают, как всегда, обычные люди. Ты не думай, что я как-то оправдываю властей, просто тут все злодеи.

— Тогда ты выбрал поддерживать одних злодеев против других? Поддерживать преступников, которые разрушают и свою, и чужую страны! Ты такой же преступник!

— Я преступник, потому что остаюсь со своей страной? — выпалил он, высокомерный сарказм куда-то испарился.

Его серые глаза зарыскали по кухне, надеясь спрятаться от правды, которая обрушивалась на его сознание.

— Ты в Сербию свалил от мобилизации! В каком месте ты со своей страной? Сколько у нас было разговоров о политике! Сам же убеждал меня, что власть преступная. Помнишь, тогда, в баре ты сам мне говорил, что нужно уезжать.

— А ты говоришь, что нужно остаться… — он мял пальцами белоснежную сигарету и стучал по ней в такт новой песни, что заиграла в баре. Возможно, вновь хотел позвать меня курить. — Не уезжать из своей страны ни при каких обстоятельствах? Что ж, удачной тебе партизанской деятельности.

На секунду его глаза забегали, и он решил немного перенаправить разговор на более удобные рельсы.

— Меня поражает в тебе то, что ты вообще отрицаешь саму возможность развития человека. Что кто-то может поменять свою точку зрения с годами и жизненным опытом.

— Это было год назад! Какой в жопу жизненный опыт! Развитие к тебе пришло, как только за любое несогласие с властью стали сажать плотно и надолго? Вот это ты преисполнился в своём познании, ничего не скажешь!

Ха! Поймал его на очередном лицемерии!

Я посмотрел в тот угол комнаты, куда не попадал свет. Они могут прятаться там!

Я обошёл комнату, хотелось кричать, чтобы избавиться от этой тишины.

Где Максим? Он уехал? Он не приезжал?

(я не помню, как сюда попал)

На улице раздался шорох.

(это они)

Я выглянул в окно, они стояли прямо во дворе, на детской площадке.

Суки!

Я вас не боюсь! Забирайте меня, попробуйте!

Я побежал к двери квартиры, ведущей в подъезд. Я так спешил, что даже не надел ботинки и пересекал лестничные пролёты, вздрагивая от холодных ступенек.

Тяжёлая дверь подъезда с трудом поддалась, и я окунулся в холодные объятья туманной белградской ночи. Направился к детской площадке, где в последний раз видел силуэты. Ноги оставляли кровавые следы. Наверное, порезался обо что-то.

Наконец-то!

Детская площадка. Никого. Пусто.

Шорох где-то в стороне.

Ага! Тру́сы! Бежите?!

Я направился на звук шороха и увидел их! Три силуэта: большой и тучный, второй тощий и ещё один тучный, но небольшого роста.

Они бежали в сторону дороги, я последовал за ними.

— Куда же вы?! — кричал я им вслед. — Вы же пришли за мной! А-ха-ха-ха! Бегите, трусы! И чтоб вас здесь больше не видел! А-ха-ха-ха-ха!

Я обернулся и увидел двух сербов — парня и девушку. Они выгуливали своего шпица и теперь с опаской смотрели в мою сторону.

— Я победил! — закричал им я. — Больше они сюда не сунутся!

Не дожидаясь их реакции, я побежал обратно к своему дому. У входа в подъезд я облокотился о железную дверь и медленно сполз вдоль неё к холодному кафелю на пороге. Лицо горело жаром, в висках пульсировала кровь, я тяжело дышал и пытался привести своё состояние в норму. Над головой холодным светом горел фонарь. Полез в карман и засиял от счастья. Пачка сигарет и зажигалка были у меня. Я спешно закурил и наконец-то смог успокоиться. Вокруг на улице не было ни души, не слышно было даже насекомых.

Я посмотрел наверх и увидел, как дым из моих лёгких танцует вокруг белого света фонаря. Вокруг шумной компанией расселись мои друзья. Мы задымили весь этаж подъезда, слушали музыку из динамиков своих телефонов, пили пиво и, вероятно, были причиной ненависти всех жильцов дома. Как же меня отругают родители, когда я вернусь домой в прокуренной одежде. Небось, опять будут кричать, что завалю все экзамены в конце учебного года и никуда не смогу поступить. Дымок гулял возле ярких фар старенькой «Тойоты Марк II», пропуская сквозь себя бешеные хлопья снега, обрушившиеся на наш город. Отец стоял, покрытый снегом, у машины и ждал меня с тренировки по плаванию. Я вышел на улицу после хлорки бассейна и теплоты душа, леденея от холода и согреваясь только мыслью о том, как вернусь домой и после бабушкиного ужина наконец-то продолжу играть в Callof Duty, если сестра раньше меня не займёт компьютер. А если займёт, то и фиг с ним. Сегодня в 21:00 на СТС будет «Час пик» с Джеки Чаном.

— Что с тобой? Ты тут? — Максим склонился надо мной. Голова болела. Наверное, я ударился, когда падал.

— Ты не уехал? — спросил я. — Я думал, тебя здесь больше нет.

Он лежал на полу и бегал глазами по кухне, пока не остановил взгляд на мне. Жалкий неудачник. Как был ребёнком, так им и остался.

— Что с тобой? Ты тут? — спросил я его.

— Ты не уехал? Я думал, тебя здесь больше нет, — ответил Матвей.

Он сидел напротив меня, положив локоть правой руки на стол, покрытый сине-белой клетчатой скатертью. Такой самодовольный и наглый, уверенный в своей незыблемой правоте. Ничего, время ещё успеет расставить всё на свои места. Однажды Матвей поймёт, насколько подло он поступает. Конечно, он никогда не признается мне, что был неправ. Но где-то в глубине души-то он будет знать, что я прав. Да и сейчас знает, что просто поддался на либеральную пропаганду. Я ведь тоже когда-то им верил.

— Меня что в вашей либеральной повестке удивляет, так это беспринципная ненависть к своей стране, — заявил я. Его глазки забегали из стороны в сторону. Явно понял, что я поймал его. — И при этом такое идолопоклонничество Америке! Да, Россия далеко небезгрешная, но где-то в мире бывает иначе?

— В какой момент я говорил что-то хорошее про Америку? — возразил он. — Тебя вообще не смущают явные признаки диктатуры в России? Про иноагентов слышал? А то, что Путин сидит у власти уже четверть века, хотя должен был уйти после восьми…

Ага, типичный либерал. Путин ему не нравится только из-за того, что народ сам его выбирает.

— А кто тебе сказал, что мне Путин вообще нравится? — обезоружил его я. Конечно, куда этим мамкиным революционерам понимать, что такое критическое мышление? Им чё сказали в Ютубе, тому они и верят. — Я не поддерживаю нашу власть и, конечно, против войны. Я же не сумасшедший. Но война уже идёт, это свершившийся факт. Войны идут на протяжении всего существования человечества. Что поделать, видимо, такова наша природа. Но ты же вечно утопаешь в розовых мечтах о том, как переделать разум человека. А что насчёт власти в России… Просто, действительно, больше нет никакой альтернативы. Будь кто-то достойный, то я бы его поддерживал.

— Ага, и куда же все делись? — засмеялся он своим самодовольным хохотом. Всегда ненавидел его эту привычку — смотреть на всех сверху вниз. — Кого в тюрьму посадили, кого убили, кого за границу выдавили. А теперь, видите ли, альтернативы у них нет.

— Что поделать, если на власть в России претендуют только мутные типы? Вот скажи мне, положа руку на сердце, ты реально веришь, что Навальный мог построить всю свою систему чисто на донаты людей? Ну вот серьёзно, прям ничего в этом не смущает? Ты же такой критически мыслящий, но какие доказательства тому есть? Единственное доказательство — это его слова.

— То есть тебе интересно, откуда у Навального деньги, но неинтересно, откуда у наших депутатов? — отвечал он заученными шаблонами.

— Понятное дело, наворовали. Как и в каждой стране мира, в России тоже воруют чиновники. Но вот правда, а у Навального откуда они были? А его дети, которые учились в США, а его соратники, граждане Великобритании? На это ты решаешь закрыть глаза? Неудобные факты, да?

Тут-то он и поплыл. Видать, думал, что я какой-то зомбированный Соловьёвым ватник, а оказалось, что это он просто одурманенный западной пропагандой хомячок. Пришло время добивать.

— США вон тоже только от двух партий кандидатов допускает, да и те лишь исполняют волю большого капитала! И, кстати, не забывает маркировать неугодных иноагентами. Но для вас это другое, да? — я смерил его своим победным взглядом. Загнал в ловушку. — А теперь скажи мне про ужасную Россию! Вот как конкретно твои права ущемлялись всё это время?

Он отвёл взгляд. То-то и оно, ответить-то было нечего.

— Мои никак не ущемлялись, — огрызнулся он. — Но что про остальных…

— А что про остальных? Может быть, твоих друзей в тюрьму посадили? Может быть, родных за политические взгляды преследовали? А что до Путина, вот скажи мне честно, ты думаешь, его бы не выбрали?

— Когда оппонентов нет, то не мудрено выигрывать, — отвечал он, а я всё больше загонял его в западню. — Если бы в России были свободные СМИ, если бы до выборов допустили всех кандидатов, если бы у Путина не было бы административного ресурса…

— Что-то многовато «если бы», тебе не кажется? Я бы тоже стал чемпионом мира по боксу в тяжёлом весе, если бы все участники заболели, а я бы подкачался и вернулся на машине времени в прошлое, чтобы заняться боксом в пять лет.

Корона падала с его пустой башки.

— А правда в том, что я-то остался на своих позициях, как и тогда. Я так же считаю, что власть в России выбирается честно, просто дорисовываются результаты, но суть не меняется. Ты сам мне рассказывал, как работал на выборах, разве нет? Люди не хотят свободы, какой ты её понимаешь. А не являешься ли ты в таком случае эгоистом, который хочет навязать свою картину мира остальным?

(мы никогда не были знакомы)

Мелкий дождик усиливался и в считанные минуты превратился в ливень. Улицы сменяли друг друга, я брёл по тротуару, не встречая на своём пути ни единой души. Белград опустел, и взгляды окон его домов равнодушно отводили от меня свои взоры. Кеды наполнились сыростью, и пропитанные дождевыми каплями носки хлюпали по асфальту.

Я упал на землю и лежал, пытаясь раствориться в этом ливне, чувствуя намокшей щекой шероховатость брусчатки, как вдруг из неё ввысь устремилась зелёная трава. Она была такая большая, такая мощная и жизнеутверждающая. Сверху грело июльское солнце, по моей руке ползали муравьи, где-то распустились жёлтые одуванчики, некоторые из которых прямо на моих глазах собрались в пучок. Хотелось сорвать один из них, чтобы после игры в прятки подбежать к девчонкам и закричать: «чай, кофе, молоко?» Спустя мгновение трава полностью скрыла меня от сторонних глаз, а я услышал, как ведущий нашёл очередного спрятавшегося. Я понял, что это мой шанс, поднялся и побежал к двери подъезда. Белая футболка, которую мама мне только вчера купила на рынке, уже покрылась грязью и зелёными следами от травы. Дома точно заругают, но это будет только вечером, а сейчас нет ничего важнее в этом мире, чем добежать до двери подъезда со сломанным кодовым замком и закричать: «туки-та за себя!» Подбираясь к ржавой двери нашей панельной пятиэтажки, я услышал мамин крик: «Матвей! Пора домой!» Она выглядывала из окна в своём синем халате с цветочками. Только не это! Только не сейчас! Не загоняйте меня домой!

Матвей, пора домой.

— Ты же так простудишься, иди лучше к нам.

Это был Максим. Он с Миррой и Светой сидел за барным столиком и пил тёмное пиво.

Я поднялся и побрёл в их сторону, согреваясь в стенах паба.

— Ты где так промок посреди зимы, дружище? — засмеялся он своим добродушным смехом.

— Мне снился сон, — ответил я, садясь на стул. — И ты там был, и ты, Мирра. Только, Макс, ты был какой-то другой… Какой-то злой, лицемерный, самовлюблённый. Короче, будто ты, но из параллельной вселенной, — Света неумышленно старалась отдалиться от меня, чтобы я не задел её своими промокшими насквозь вещами.

— Что за глупости, — вновь засмеялся он и прыгнул взглядом сначала на Мирру, а потом на Свету. Я заметил, что его глаза были карими, хотя точно помнил их свинцовый цвет.

Я тоже посмотрел на свою девушку. Она была блондинкой. Так странно, я никогда не обращал внимания на блондинок. Готов поспорить, что она была тёмно-русая.

— А ты бросила меня… Обещала приехать вслед за мной в Белград… Но не поехала, оставила там одного.

— Как же я за тобой могла поехать, если мы никогда не были знакомы, глупенький, — ответила она и тоже засмеялась вместе с Максимом.

Слово взяла Света:

— Вы знаете, такое чувство, когда встречаешь человека, которого раньше никогда не видел, но все его повадки, привычки и манера речи будто напоминают тебе какого-то знакомого? Будто они из одного яйца вылупились.

— Ну? — Макс сделал глоток пива и вытер пену с губ.

— Вот у меня с тобой такая же ситуация, — Света посмотрела на меня.

— Точно! — засияла Мирра. — Ты на моего парня похож, на Матвея.

— Поразительное сходство, — добавил Макс. — Слушай, ты никуда не уходи, Матвей скоро придёт, и ты сам увидишь. Сейчас он ушёл в туалет и не возвращается уже минут пятнадцать.

— Наверное, сбежал, чтобы не платить по счёту, — вставила Света, и вся троица вновь загоготала таким тёплым и дружным смехом.

(сквозь балканские тучи пробивалось солнце)

— А Белград? — не сдавался я.

— Какой Белград? — искренне удивился Максим.

Я опустил голову на столик, ощущая гладкую поверхность покрытого лаком дерева, и заплакал.

— Как же я по вам скучаю, ребята, — я поднял свои соскучившиеся по сну глаза. Эхо моего голоса отправилось гулять по пустой и тёмной квартире.

Я поднялся с кресла и отправился на кухню. Красно-белая скатерть по-прежнему была усеяна крошками от хлеба, о раковину бились капли из крана, было тихо.

Посмотрел в окно, Белград проспался и лениво тёр глаза. Сквозь балканские тучи пробивалось солнце, однако темнота окружённого деревьями двора всё ещё держала оборону против подступающих лучей. В тенях листвы, близ детской площадки, знакомые мне силуэты постепенно исчезали, чтобы вновь вернуться следующим вечером.