РОССИЙСКИЙ
АНТИВОЕННЫЙ ЖУРНАЛ
здесь только литература

Среди сотрудниц Пенсионного фонда всегда есть крашенные блондинки. И именно к ним вы всегда и попадаете.

Женщина смотрела на Виктора Владимировича с недоумением.

— Вам семьдесят лет? — спросила она.

— Да, да, — закивал Виктор Владимирович.

— И в таком возрасте вы ни разу не воевали?

Виктор Владимирович развел руками и попытался улыбнуться.

— Не довелось.

Улыбка вышла не очень. Противная вышла улыбочка — заискивающая. Губы дрожали.

Блондинка пялилась на старика, как на диво дивное.

— Что, ни одного дня на фронте?

— Ни одного дня… Я оружие в руках-то никогда не держал…

— В таком случае, ничем не могу вам помочь, — сказала она, поджав полные ярко-крашеные губы.

— Но… Как же это… Пенсия… Я всю жизнь… Я ведь профессор…

Длинные холеные пальцы женщины перебирали бумаги, щелкали кнопками клавиатуры. На ее полной груди висел бейджик с российским флажком и гордой надписью «мать-героиня». Приметливый Виктор Владимирович заметил, что цвета российского флага перепутаны.

— Для получения пенсии лицам мужского пола необходим стаж не менее чем в полгода участия в СВО, — пробубнила женщина, не поднимая глаз. — Поезжайте, повоюйте там немного, приходите, и мы все вам сразу оформим…

— Но я же старый человек!

— Таков закон, — пожала плечами сотрудница фонда. — Ничего не поделаешь. Пенсию надо заслужить… Следующий!

 

Виктор Владимирович вышел на улицу, тяжело опираясь на палку. В груди бухало сердце: тахикардия. После разговоров с чиновниками всегда сердце сильно билось.

Он подошел к красивой машине, с трудом согнулся и забрался внутрь на заднее сидение. Там уже сидел дородный мордатый мужчина средних лет. Он вальяжно сказал шоферу:

— Серега, давай, трогай — батю до хаты отвезем. Ну что, пап?

— Не дают, Павлик… Нужен военный стаж …

— А я тебе говорил!

Павел Викторович откинулся на мягкую спинку, достал сигару и закурил, сверкнув золотым зубом.

— Эх, батя. Я скока лет тебе твержу: пока ноги ходят — поезжай, повоюй маленько. Ё-моё, вы с мамкой — древляне какие-то, чесс слово! Детей почти не настругали: тока я да братень, сами всю жизнь в архивах колупаетесь… Бать, я тебя, конечно, люблю, но не дело это. Вот на меня посмотри: три ходки, и в шоколаде. Уважаемый человек. Бизнес дают нормально делать. Еще и в школы хожу типа наставник, рассказываю детишкам о любви к родине… Герой СВО, как-никак!

— Я тоже заслуженный человек, — тихо сказал старик. — У меня одних монографий — семь. Мое имя в мире известно…

— А-а, тока вот не надо опять начинать эту бодягу! Имя у него, монографии! Отец, да ты глаза-то разуй: двадцать первый век на дворе. Надо жить, как время велит. А время велит каждому мужику нюхнуть пороху.

Павел помолчал, докурил сигару, выкинул окурок в окно, угодив в переднее стекло сзади идущей машины, и подытожил:

— В общем, ты как хошь, а делать что-то надо. Па, я тебя люблю, базара нет, но, понимаешь, без пенсии-то хреново будет. Мне ж вас с мамкой придется на своем горбу до конца жизни таскать, а ты знаешь, какая у нас ситуация. Брат, предатель, за границу сбежал. У меня шестеро птенцов в гнезде пищат, жрать хотят, да Вика еще седьмого хочет. Льготы, говорит, дают, проезд бесплатный, то, се. Я ей говорю: дура, зачем тебе бесплатный проезд, ты когда в метро последний раз спускалась? А она говорит: в жизни все пригодится.

Виктор Владимирович молчал.

Павел тоже замолчал. Когда машина подъехала к невзрачной хрущевке, случайно уцелевшей в бурях бесконечных модернизаций и реноваций, он даже не вылез наружу. Старый московский квартал навевал на него тоску.

— Короче, па, давай уже, решай что-то… Ма привет передавай. Я к ней заскочу, как с-под Авдеевки вернусь… Вика просила сгонять еще раз на фронт, хочет, чтобы медальку мне дали… Льготы…

 

Крохотная квартира на четвертом этаже без лифта была битком набита книгами и пропахла запахом лекарств. Елена Федоровна сильно болела. Она лежала и слушала телевизор.

— Подлинная настоящая элита — все, кто служит России: труженики и воины, надежные, проверенные, делом доказавшие свою преданность России, достойные люди, — сказал с экрана президент.

— Витя! Витя! Это ты?

— Я, Лена. Я.

— Дай воды. Задыхаюсь.

Виктор Владимирович, не сняв обуви, бросился на кухню, налил стакан воды, принес жене — лицо на подушке серое, черты заострились, глаза ввалились. «Плохо дело», — подумал старик.

— Ну как сходил?

Женщина выпила жадно стакан, задышала глубоко, на лбу выступила испарина.

— Без толку, — горестно махнул рукой Виктор Владимирович. — Справку требуют, что полгода воевал. Без этого не дают пенсии…

Глаза жены лихорадочно блестели в полутьме комнаты.

— Помнишь, ты рассказывал, как в юности от армии косил? Даже в психушку лег?

— Помню, — удивленно откликнулся Виктор Владимирович.

— Зря… — выдохнула жена. — Надо было отслужить. Может, сейчас бы хоть какую-то копейку домой принес.

Виктор Владимирович долго смотрел на больную женщину, качая грустно головой. Та лежала, закрыв глаза. Он подумал, что она задремала, и выключил телевизор, но жена встрепенулась: «Оставь. Хочу еще послушать».

— Смотрю на этих мужественных людей, порой совсем молодых людей, и без всякого преувеличения могу сказать: сердце наполняется гордостью за наших людей, за наш народ и за конкретно этих людей. Такие безусловно не отступят, не подведут и не предадут, — вещал президент.

Виктор Владимирович негромко сказал:

— Нет, они обычную армейскую службу не засчитывают. Нужно именно участие в СВО.

Он не понял, услышала ли его жена.

 

Новый ректор института грузно топал по кабинету. Он был лет на тридцать младше Виктора Владимировича. Потные волосы прилипали к покатому лбу, и он то и дело раздраженно дергал головой и хватал пульт от кондиционера.

— Как же ты это? Скоро в гроб пора, а ты еще не воевал ни разу! — вопрошал он хриплым баритоном. — В первый раз вижу мужика, который не воевал.

— Я прожил жизнь в основном в мирное время…

Профессор робко жался у входа. Нового ректора он знал плохо. О нем ходили разные слухи…

— Эт-т что вообще такое — мирное время? — презрительно сказал новый ректор. — Без войны, что ли? Так не бывает.

— Бывает… Иногда… Временами…

— Ма-алчать! — взревел ректор. На фронте он командовал ротой.

На глазах Виктора Владимировича появились слезы. Последний раз на него кричала в школе пионервожатая — за цитирование Солженицына на уроке литературы. Это было в той жизни, которой, казалось, не было…

Ректор выпячивал грудь, на которой звенели медали, и грозно морщил широкий нос.

— Короче, так, — произнес он. — Наш институт — элитарное заведение. Согласен, профессор?

— Согласен, — кивнул старик.

— В нашем институте готовят настоящих патриотов и сынов отечества. Согласен?

— Согласен.

— Наш институт — образцовый вуз, согласен?

— Согласен, — повторил, как эхо, старик, еще не понимая, к чему клонит новый ректор.

— Тогда ты уволен, — деловито сообщил ректор и стукнул кулаком по стенке.

Несколько секунд профессор осознавал услышаное.

— Но… Но я же… Лекции… Мой семинар…

— Ма-а-алчать! Как ты можешь преподавать, когда ты за всю жизнь даже на курок ни разу не нажал?! Ты чему молодежь научишь? А?

— Истории…

— Не может человек, который не воевал, учить истории, — убежденно сказал ректор. — История суть война. У нас будет работать отныне только новая элита, труженики и воины, достойные люди, делом доказавшие свою преданность Родине.

Профессор переминался с ноги на ногу.

— И что же мне делать? — спросил он. — Как жить?

— Пойди в военкомат, — расщедрился ректор на совет. — Запишись добровольцем. Побудь на фронте чутка. Не бзди, проф, там ничего, норм, и в твои годы жить можно. Вернешься — посмотрим, может, и возьмем взад. Могу даже характеристику написать — так, мол, и так, ученый совет нашего института просит оказать содействие профессору такому-то в деле защиты родины…

— Буду очень вам признателен, — степенно поблагодарил Виктор Владимирович.

 

Павел Викторович смотрел на длинный армейский эшелон, держа в руках папин вещмешок. Отец в солдатском обмундировании выглядел нелепым и совсем маленьким, словно мышонок, только очень старый и несчастный мышонок.

Павел Викторович то и дело смаргивал недостойные для мужа и воина слезы.

— Эх, па, блин, даже завидно, — сыпал он скороговоркой, маскируя за ворохом слов свое волнение. — Прям хоть самому садись и езжай. А я и должен был на той неделе. Прикинь, встретились бы там в окопчике, вот было бы круто, а? Да военкомат мне отсрочку выкатил как многодетному отцу. Вика забеременела, прикинь? Седьмой, стало быть. Будет льгота на проезд. Я ей говорю: дура, зачем тебе льгота, ты в метро когда последний раз…

Виктор Владимирович чувствовал себя плохо и трепотню сына не слушал. Перед глазами все плыло. Сердце трепыхалось опять в тахикардии со вчерашнего дня, когда жену отвезли в больницу: договорился по знакомству, что она там побудет, пока он воюет. Ему пошли навстречу — ведь он теперь фронтовик.

Правда, положили Елену в общую палату на шесть человек, да все равно — хоть под приглядом. Сын-то все время занят, шутка ли: бизнес, уроки патриотизма, шесть, скоро семь детей…

— Как же я буду стрелять? — спросил он сына. — Я же не умею.

Тот вымученно засмеялся.

— Ну как, бать, ну че ты ей-богу… Пиф-паф. Па, ты не парься, на самом деле это не так трудно, как кажется. Привыкнешь…

— Думаешь?

— Я в тебе, отец, железно уверен!

Павел бодрился, но на душе было муторно и хотелось плакать, уткнувшись отцу в плечо — почти как в детстве.

— Паша… Знаешь… Ты не переживай за меня, не надо… Пожил, и хорошо, и ладно. Семь монографий, как-никак… Внукам скажи: дед их любит. И седьмому тоже скажи…

— Да ладно, па, ну что ты…

— За мамой присматривай, одна она остается…

— Ну па, ну конечно, присмотрю, не волнуйся!

— Библиотеку отдай Илье Семеновичу, ему нужнее…

Павел не выдержал и заорал:

— Отец, да кончай ты, все в порядке будет! Полгодика там посидишь тихонечко и назад. Теперь, считай, на фронт съездить — как в санаторий… Вернешься — и пенсия тебе будет, и работа, и на руках тебя будут таскать, ты же в элиту войдешь! Так что давай, батя, не кисни, мы с тобой еще повоюем!

— Конечно, сынок. Конечно… Береги себя здесь.

— И ты… Папа, на рожон не лезь, не геройствуй там, ты за справкой и обратно, помни…

Они обнялись.

— По вагонам!

Из конца в конец перрона пронесся лязг буферов. Солдаты загомонили, в толпе слышались рыдания женщин. Заиграл оркестр что-то бравурное.

Лицо у Виктора Владимировича застыло и обессмыслилось.

— Ну, прощай, сын…

Согбенная спина Виктора Владимировича исчезла в вагоне. Состав заскрипел, еще раз лязгнул и медленно тронулся, постукивая колесами по стыкам, словно это был обычный поезд, в каких они не раз раньше путешествовали «на юга».

Павел наблюдал, как огни последнего вагона скрылись за поворотом. Затем он встряхнулся как собака и пошел к выходу. Он думал о том, что надо съездить к матери в больницу и уговорить ее переоформить квартиру на его имя. Так проще.

 

1 марта 2024 года.