Толик

 

— Ы-ы-ы-ы-ы-ы! Ы-ы-ы-ы-ы-ы!

 

 

Евгения Дмитриевна

 

Иду, иду, Толя, подожди минутку. Ох, не могу больше это слушать, но что делать, без тебя нам с Маринкой не справиться. Моей пенсии ни на что давно уже не хватает, Маринка своими ногтями зарабатывает не намного больше. Кто ж знал, что бухгалтеры так упадут в цене, вместо них эти… роботы, искусственный интеллект.

 

А если б ты работал — мы бы что, лучше жили? Да куда там, ты и половины своей теперешней выплаты не зарабатывал. Жаль, их задерживать стали, но по телевизору говорят — это временные трудности, после 1945 года хуже жили, и ничего.

 

Выхода у нас в любом случае нет. Другого мужика Маринка себе уже не найдет — мало вас осталось, да и возраст у нее не тот. Я ей всегда говорю: надо радоваться, Марина. Твой муж патриот, государство его ценит, и даже в таком состоянии он обеспечит тебе нормальную сытую жизнь. Да и мне, чего уж там. У других нет и этого!

 

Она, конечно, не радуется, но понимает. Должна понимать. Она у меня молодец. У нее никакого даже переходного возраста не было, всегда покладистая, собранная, уступчивая. Да, бывали у нас конфликты, но по сравнению с ее неуправляемыми одноклассниками ерунда полная. То не хотела на бухгалтера поступать, говорила про какое-то искусство, художества какие-то, прости господи. Но поступила — разум победил, выбрала нормальную солидную женскую профессию. Кто ж знал, что сейчас так выйдет.

 

Мальчиков всех мне у нее до окончания института удавалось отваживать. Я говорила — мне не нравится, что ты с таким-то встречаешься, и она сразу же его бросала. Да, грустно, да, больно, но в таком возрасте все быстро проходит, а мать-то лучше понимает, с кем надо дело иметь.

 

От Толика я в восторг не пришла, но что поделаешь, ей почти тридцать было, а он все-таки работал в госкорпорации. Тоже спокойный, покладистый, сразу согласился нашу квартиру и свою поменять на одну большую, поближе к центру, вот так с тех пор вместе и живем. Говорили, что заработают побольше и снова поменяют на две, отселят меня, но что-то не вышло у них, а по мне и так неплохо. Жаль, детей так и не успели завести, но с детьми сейчас мы бы на его выплату нормально не прожили. Я ведь тоже не железная, мне лекарства покупать нужно, а они все дорожают.

 

Помню, пандемия была, и мы, конечно, боялись страшно, а потом специальная военная операция началась. Толик, что и говорить, слабохарактерный, все втирал Маринке про каких-то мирных жителей, про несправедливость, а иногда такое говорил, за что иных выскочек на нары отправляли. Я терпела, терпела, и как-то говорю ему:

 

— Толь, ну ты ж понимаешь, эти твои права, свободы, мир и любовь — они хороши когда других проблем нет, а у нас страна в опасности. Нужно, чтобы нас все боялись, а не наоборот! Ты подожди, пройдет время, мы этот вопрос украинский решим и тогда всем этим займемся. А пока нужна лояльность. Не хватало еще чтобы тебя с работы поперли за такое.

 

Он, как и Маринка, мне возражать не приучен. Поник немного, но зато я от него ничего такого больше не слышала.

 

В сентябре он, конечно, дома засел. Говорил, что приболел, живот сводило, но мне было все понятно. А что толку? И домой за ним пришли, и я, конечно, открыла. А что было делать — вдруг бы дверь вынесли. Итальянская дверь уже тогда солидно стоила.

 

Марина тогда на меня голос повысила впервые лет, наверно, за десять. А я говорю — если он мужик, то он пойдет. Точка. В повестке расписался, значит все, дал слово, а слово надо держать. А ты как хотела — как эти, через Верхний Ларс? Это ж позора не оберешься. Моя дочь так никогда не поступит и мужу не даст.

 

Последнюю ночь не спал он, в туалет все бегал, потом в ванну, сидел там со включенной водой. Я думала — может в последнюю ночь-то меня бабкой, наконец, сделают, но нет, слабоват оказался все-таки. Ну и ладно. Утром проводили его.

 

Потом мы два года нормально жили. Ну как нормально — видела я, что Маринка на меня обиду затаила, как будто я у нее мужа отобрала. Я просто эту тему лишний раз не поднимала, и все. Несколько раз не поехала с ней в отпуск, пусть сама отдохнет, пусть к подругам съездит, которые со своими уклонистами в Тбилиси убежали. Только быстрее поймет, что ничего хорошего там нет. Это несерьезно — уезжать непонятно куда, по съемным квартирам шастать, когда здесь у тебя уже все есть. Да и долг надо государству отдавать.

 

Вдруг как гром среди ясного неба — приезжайте в госпиталь, забирайте, обе ноги мы ампутировали, черепно-мозговая, то да се, пятое-десятое, вернется речь или нет — никаких прогнозов дать не можем. Зато живой. За ранения вам выплата положена, и пожизненная, на лечение, это наш президент постарался, дополнительные выплаты ввел. Сначала ваш герой помогал государству, а теперь государство поможет герою и его семье. И все вежливо так.

 

Посмотрела, кто там на других койках. Они в отличие от Толика в сознании все были. Ой, лучше б не видела. Лица черные, ненависть в глазах… Хохлы и то, наверно, добрее. Маринка испугалась, плакала потом. А что тут поделаешь — когда мы начинали специальную военную операцию, разве мы ждали, что весь мир на нас войной пойдет?

 

Бегу, Толя, бегу. Знаю, что ты после обеда чай с сахаром пьешь. Несу. Скорей бы Маринка пришла, сил моих больше нет, кто ж знал, что такое меня на восьмом десятке ждет. Это потому что не боятся нас больше, а нужно, чтобы боялись, тогда бы не пошел против нас весь мир…

 

 

Марина

 

До дома еще пятнадцать минут. Остановлюсь покурить, в ад свой еще успею. Муж-дебил плюс мать-деспот равняется ад. Это такая математика сейчас. Ту, что в школе была, можно забыть: технологии и без нас справляются.

 

Иногда я думаю: что если я приду, а кто-то из них сдох? Вот только если это будет Толик, мы с матерью останемся без денег, а если мать, то мне придется все бросить и сидеть дома с Толиком. Маникюр делать, конечно, так себе занятие, но на душе теплеет от того, что создаю хоть что-то красивое.

 

Если бы они сдохли оба, я бы, наверно, квартиру сдала и уехала куда-нибудь. Правда, сейчас далеко не уедешь, границы же закрыты, только горстка дружественных стран осталась. Но мне Ленка говорила, что к ним в Грузию как-то туркмены приезжали, да и иранцев у них хватает. Вот купить, например, тур в Иран, а оттуда в Тбилиси… Какая мне разница, где маникюр делать. Мне еще сорока нет, а я ничего в жизни и не видела. Обидно.

 

С матерью об этом говорить бесполезно, будет закатывать сцены, называть меня неуправляемой, инфантильной, предательницей, притворяться больной, говорить, что я у нее годы жизни отнимаю. Вот только она у меня не годы отняла, а всю мою сознательную жизнь, да и Толику ее испортила. В чем он был виноват? Зачем она дверь тогда открыла? Зачем заставила его на повестке расписаться? Эти вопли про мужественность — зачем?

 

Да и он тоже. Был бы мужественным — научился бы ей рот затыкать, чтобы она лишний раз вякнуть не смела, не то что дверь ту открыть. Зачем было эту повестку брать, зачем ночью в ванной реветь от страха, зачем идти на этот сборный пункт, зачем, зачем, зачем?

 

Честное слово, если бы Толик тогда матери по роже дал, я бы испытала облегчение.

 

Временами мне хочется ее убить. Я всерьез думаю, что если бы ее не было, у нас была бы нормальная жизнь. Здесь или не здесь, но нормальная, по крайней мере, мы оба были бы здоровы. Может, были бы дети, хотя здоровье у меня по этой части не то.

 

Со школьных лет она лезет в мои сумки, в мой телефон подслушивать разговоры, и как только узнает, что мне кто-то понравился, сразу начинает: принесешь в подоле, надо учиться, надо искать перспективного, не размениваться… И какой результат? Выучилась на бухгалтера, всю жизнь свою профессию ненавижу, просто рада, что больше на работу не берут за нормальные деньги.

 

Мать мне ничего не могла сделать только на улице, только там я и могла быть свободной. Пользуясь тем, что в свои пятнадцать я выглядела на двадцать, я тормозила иномарки с симпатичными мужиками за рулем… Редко такое было, чтобы меня хотя бы в ресторан не позвали. Но чаще, конечно, и в ресторан, и в гостиницу. И каждый раз стучало в голове: что, мать, мои мальчики тебе не нравятся? А секс с мужиками вдвое старше тебе нравится? А садо-мазо как тебе? А номера с почасовой оплатой? В итоге три аборта еще до института, без инфекций тоже не обходилось, ох, чего только не было.

 

Моим здоровьем мать, впрочем, не особо интересовалась. А Толик все знал и понимал, у него такая же мать была, ведьма старая, просто умерла рано. Как обычно, он пытался всем угодить, он же так приучен, тряпка. Мне говорил, что все будет хорошо, что медицина развивается, матери — что угодно, что не вызовет скандала. Что карьеру делает, что во время ковида беременность опасна…

 

Как вообще все так вышло? Я всю жизнь будто готовилась к чему-то образцово-показательному: хорошая школа, высокие оценки, лучший московский институт, лояльность к начальству, поиск перспективного мужа. Но у всех моих подруг нормальная жизнь — кроме меня. Никто не живет с матерью-деспотом, ни у кого муж дебилом не стал, да даже и на спецоперацию эту никто не пошел. Оглядываешься — а полжизни уже прошло. Как так…

 

Мать звонит. Если не возьму трубку, то она будет звонить десять раз, двадцать, пока не отвечу. А если выключу телефон, то замучает совесть: вдруг с ней что-то случится?

 

— Иду, уже иду! Через пятнадцать минут буду!

 

Если учует сигареты, скажу, что в лифте было накурено.