РОССИЙСКИЙ
АНТИВОЕННЫЙ ЖУРНАЛ
здесь только литература
Андрей Темнов
ДВА РАССКАЗА
20/14
Посвящается Д.Б.
Домой, еду домой,
С бедой возле плеча.
Дмитрий Озерский
«Гнев Господень дремлет. Он был сокрыт
миллионы лет до того, как стал человек,
и только человек имеет власть пробудить его.
Ад не полон и наполовину. Услышьте меня.
Вы в чужую землю несете войну безумца.
И разбудите вы не только собак».
Кормак Маккарти «Кровавый меридиан»
- 1 -
Стоял июль. Им было по двадцать четыре года. И солнце садилось за Волгу.
За плечами остался бесконечно долгий день, начавшийся с очень странного железнодорожного вокзала. Ведь что такое вокзал: людская клоака, угрюмые тетки в кассовых окошках, менты с пустыми глазами, ютящиеся по углам бичи. И шелуха, шелуха, неизменная шелуха на липком полу.
В Астрахани было иначе. Перрон чистый и совершенно безлюдный. Тикают огромные часы в зале ожидания, пепельные тени лежат на мраморных стенах. Траурно и пусто.
Похоже на мавзолей, сказал Антон. Помпезно, отозвался Егор. Он всегда выражался коротко и по делу — бывало, друзья ехали днями напролет, вовсе не разговаривая. Между ними давно не осталось секретов. Только дорога.
Привокзальная площадь удивляла размером. Светлая брусчатка расходилась кольцами. В центре стоял памятник Вождю. Он выглядел неестественно молодо — подросток со смешно воздетой к небу ладонью. Маленький человечек под невозможно синим небом. До неба, впрочем, было не дотянуться — глубокое и холодное, сегодня оно стало океаном без дна и границ.
Друзья вышли в город. Высокий дворник в старом, слишком теплом для этого времени года тулупе подметал ступеньки у дверей вокзала. Ступени были болезненно чистые, двери стеклянные, дворник неуместен. «Вам не жарко?» — спросил Антон. Дворник вздрогнул, словно от звука выстрела. Секунду он стоял неподвижно, а затем продолжил мести, быстро удаляясь. Его лица было не разглядеть.
Странное место, сказал Антон. Юг, констатировал Егор.
- 2 -
Белый город завораживал блеском и сиянием. Прямые проспекты почти без машин, пологие скаты каналов, вертикальные лучи солнца в водных отражениях. Путеводитель говорил про «российскую Венецию», но Антону чудилось, что он попал в сон музейного работника. Живой город не мог быть таким.
Более всего впечатлял Кремль. Он царил на продолговатом холме, вытянувшись в линию на добрый километр. За невысокими стенами скрывался внутренний мир, много больше и старше внешнего. Сверкая как эльфийская корона, Кремль казался настолько безупречным и вечным, что на него было невозможно смотреть в упор.
Здесь все как на погосте, сказал Антон. Главное не заработать тепловой удар, ответил Егор, — температура под сорок.
За полдень друзья вышли к реке. Волга пласталась грязно-зелеными рукавами. Вода была отвратительно теплой и совсем не бодрила. К этому времени парни изрядно набрались. Жара гнала их из одной пивнушки в другую: каждый подвал был душнее предыдущего, а каждая новая кружка — забористей.
Под вечер друзья переключились на вино — сладкое местное пойло, от которого бросало в пот. Они слонялись в прибрежной полосе среди ила и пустых бутылок. На западе сгущались краски.
Не слишком похоже на курорт, сказал Егор. Пойдем лучше на мост, ответил Антон, — там чище.
Багровый диск опускался за реку — в его роковом свете Егор превосходил себя, он был величав и многозначителен. Антон же всем своим видом пародировал алкоголика из выцветшего советского фильма.
— Нельзя пить в такую жару, — в рыжей бороде Егора плясал закат.
— Я, кажись, панамку потерял, — Антону хотелось плакать или драться. — Мою любимую панамку...
— Давай вернемся, поищем?
— Нет! — Антон приложился к бутылке; от горлышка несло жженой карамелью. — Это река… Мы принесли жертву!
— Паромщик ждет нас всех, — рот Егора сложился в злую усмешку. — Допил?
— Тебе оставил, — Антон протянул бутылку и вдруг прыснул. — Слушай, а давай замутим послание для потомков?!
— Идея! — подхватил Егор. — У тебя карандаш есть?
— Обойдемся, — Антон поднял с асфальта маленький черный камешек. — Считай, как углем будет.
— Вот, — Егор разорвал пустую сигаретную пачку. — На обратной стороне пиши. Только пробку не выкидывай.
— Так… — Антон сдул табачную труху. — «Сами мы сибирские автостопщики, едем по трассе из Поволжья на Кавказ и шлем привет по мотивам винных мемуаров нашей жизни». Канает?
— Не, — покачал головой Егор, — слишком длинно, не влезет.
— Тогда сам! — Антон чертыхнулся и передал камешек другу. — Давай скорей, пока не село.
Егор почесал подбородок, повертел бумажку в руках и вывел одним коротким движением: «Мы пьяные и живые. А вы?»
Антон прочел, улыбнулся и с размаху вбил пробку.
Мутное стекло поймало последний луч и ухнуло в надвигающуюся ночь. Плеска друзья не расслышали — помешал гудок проходящей баржи. С воды тянуло холодком. Быстро темнело.
- 3 -
Друзья перешли реку и вновь оказались на перроне. Они двигались вдоль казавшегося бесконечным поезда «Астрахань-Махачкала». Поздний июльский вечер. Неуютная духота. Кричат дети, снуют носильщики с черными лицами — зыркают, хотят дотронуться.
Как на пересылке, сказал Антон. На этапе, отозвался Егор.
Спьяну Антон плохо соображал, перед глазами плыли красно-лиловые круги. Подташнивало. Рюкзак Егора мерно покачивался на расстоянии вытянутой руки. Это успокаивало, но не до конца. Неожиданно Антон столкнулся с кем-то грузным, пахнущим чесноком. «Куда прешь, пацан!» — раздалось над самым ухом. И тут же клуб сигаретного дыма в лицо. Антон отшатнулся. «Держись», — буркнул Егор, не оборачиваясь.
Предпоследний вагон. «Не ломитесь, молодые люди, билетики показываем!» — Проводница низенькая и злая, с визгливым голосом подгулявшей шавки. Рядом мент: «Паспорта предъявляем, куда едем?» — «Там же написано», — говорит Егор, указывая на билет. «Ты мне не груби, — скалится мент. — Самый умный, да?» На скулах Егора наливаются желваки. «Едем в Кизляр», — говорит он. «Вас двое? — не унимается мент. — Что вы там забыли, в Кизляре-то?» — «Туристы мы, на море посмотреть», — цедит Егор. «Нет там никакого моря! — гогочет мент, сочась потом и железнодорожной гарью. — Ладно, проходим, не задерживаемся». Отступает. Вроде пронесло.
Зев тамбура. Друзья ввинчиваются в густой смрад переполненного плацкарта. Света нет, только отблески уличных фонарей в замаранных окнах. Ноги, храп, невнятный говор. «У тебя место здесь, — говорит Егор, — а я на другой конец. Утром увидимся». Друг растворяется в нагромождении тел.
Пол рвется из-под ног. Три нервных толчка. Тронулись.
«Ты куда со своим баулом?!» — Тетки на нижних полках. Головы в платках, слипшиеся пряди волос, пахучая плоть. «Он хоть ботинки снял?» — говорит одна. «Ты русский, не?» — вторит соседка. «Бухой, чо ли?» — шипит третья. Антон молча взбирается на верхнюю полку, стягивает одежду, валится на желтушную простыню. В голове тупо повторяется детская считалка: «Вышел немец из тумана, вынул ножик из кармана, буду резать, буду бить — с кем останешься дружить?»
Сознание гаснет…
Антон открывает глаза. Темно. Жарко. Нечем дышать. В горле ком, руки трясутся, на лбу испарина. «Сколько я проспал? — думает он. — Да и сон ли это, скорее — бред. Но до утра далеко, это уж точно».
Отчего-то вспоминается детство, безымянный рассказ из забытой книжки. Про человека, спускающегося в глубины океана. На человеке скафандр, но когда он пересекает черту — ту, за которую людям не стоит соваться, — глубина начинает говорить с ним. Он опускается ниже и ниже. Он понимает, что вниз — значит в смерть. Он покачивается в гуаши водного слоя, куда свет едва проникает. Он знает, что дальше нельзя, но глубина продолжает говорить с ним. И он уже не может повернуть. Не может или не хочет? — вот в чем главный вопрос. Рассказ заканчивается описанием утренней океанской глади, на которую так никто и не всплыл.
Страх. Тошнота. Удушье.
Антон валится в проход, с трудом заставляя тело подчиняться. В голове одна мысль: «Воды!» Слева чье-то мятое белье; справа, прямо перед глазами — мужская пятка, испещренная паутиной сухих трещин. Антон протискивается через ряды. Вокруг голоса — что-то смутное и не по-русски. Ноги подкашиваются, пол надвигается на потолок.
Дверь тамбура. Антон дергает ручку. Заперто! Дергает еще раз, с отчаянной силой загнанного животного. Дверь поддается, но проход преграждает высокая фигура. Длинная хламида скрывает все. Дверь захлопывается.
Глаза покрывает голубая блевота. Антон бежит, идет, ползет сквозь вагон. Полки, люди, вещи — пропадают. Остается воронка спертого воздуха, которым невозможно дышать, как нельзя дышать водой. Люди не рыбы и не обучены плавать по ночному миру. Ему здесь не место, но он здесь — его пустили. Зло прихотливо.
Тени шевелятся. Антон падает на колени, руки окунаются в густое и склизкое. Он барахтается. Отчаянно, на инстинктах. Тени приближаются. Его пустили, чтобы забрать! Воронка становится им, а он — ею…
— Ты жив вообще? — Егор рывком поднял друга на ноги. — Водички хлебани, ал.
Антон огляделся. Он был в проходе напротив купе проводников. Журчал «титан» — от его добротно скроенного железного тела веяло домашним уютом. Егор стоял в двух шагах, привалившись к оконной раме, подставляя затылок проникающему снаружи воздуху. Друг выглядел устало.
Антон долго с наслаждением пил теплую воду. В иных обстоятельствах она показалась бы ему безвкусной, но не теперь. Насытившись, он высунул голову в окно. Состав застрял где-то в калмыцкой степи — ровная как разделочный стол, она простерлась от горизонта до горизонта. Выше лежал бархат неба. Звезды тускнели, приближая рассвет. Окна вагона выходили на восток, и Антон видел, как дальняя кромка небосклона наливается вишневым. По броне поезда скользнул поток воздуха, отмеченный ледяной пустотой близкого космоса. Антон вдохнул полной грудью. Живой, подумал он. И тишина.
— На карачках приполз, — усмехнулся Егор, — как истинный алкоголик.
— Слушай, — Антон запустил пальцы в мокрую бороду, — у меня такого жуткого похмелья не было с шестого класса.
— Это единственное окно, которое я смог открыть, — сообщил друг. — Так и угореть недолго.
— Я и угорел, — Антон вновь приложился к «титану». — На хер.
— Заметно.
— А почему стоим?
— Говорят, у вагона-ресторана отвалилась ось. До утра чинить будут.
- 4 -
Колеса стучали по сухим равнинам северного Дагестана. Поезд опаздывал на несколько часов, но кому какое дело? Плацкарт словно вымер. Друзья висли на окне — том самом, напротив купе проводников. Пот струился по спинам, проникая под нижнее белье. Хотелось раздеться до трусов, но от этого было решено воздержаться. Кавказ не Россия, здесь не поймут.
Вода в вагоне закончилась, даже в туалете. Егора мучила жажда: он сжимал челюсти, пытаясь расхотеть пить усилием воли. Антон просто тихо матерился, посылая проклятья в проносящиеся кустарники. Его потряхивало от обезвоживания и головной боли.
«Сигареты! Беляши! Пиво!» — дверь тамбура широко распахнулась. Приземистая тетка катила тележку с различной снедью. В глубине под пестрой скатеркой душеспасительно позвякивало.
— Пива нам, — выдохнули друзья хором.
— Ох, мальчики, — тетка расчехлила тележку и извлекла два продолговатых сосуда, — с вас триста рубликов.
— Дорого, — скривился Антон.
— Наше дело предложить... — нараспев затянула тетка.
— Похер вообще, — Егор достал бумажник. — Выбора нет.
— Может, беляшиков к пиву-то?
— Хочешь беляш?
Антон отрицательно покачал головой:
— Если я сейчас хоть что-то съем, то заблеваю тут все.
— Не будем мы беляши, — Егор сунул продавщице деньги и забрал пиво.
— Лечитесь, мальчики, лечитесь.
Тетка цокнула языком и двинулась дальше: «Сигареты! Беляши! Пиво!»
Пробки отлетели с тихим хлопком — непередаваемая нота. Дрянное теплое пиво было сродни реке жизни. Вижу врата рая, сказал Антон. Это прекрасно, согласился Егор.
— Стало быть, распиваем в публичном месте.
Перед друзьями возник мент: перешедший зенит мужчина, фуражка чуть набекрень, выбившаяся из-за пояса рубаха, вислые усы неопределенного оттенка, впалые глаза, а в них — равнодушие бездомной дворняги. И откуда только взялся?
— Распиваем, стало быть, — повторил мент.
— Чего-чего? — Антон растерянно улыбнулся.
— Употребляем алкоголь, — пояснил мужчина. — Не положено.
— Вы о чем ваще? — Егор сходу перешел в наступление. — Вы вон ту женщину видите? — он ткнул пальцем в дальний конец вагона. — Она нам минуту назад продала.
— Это к делу не относится, — мент начал рыться в служебном портфеле; в сторону продавщицы он даже не взглянул. — Вы распиваете: стало быть, полагается штраф.
Егор скрестил руки на груди:
— То есть эта женщина торгует пивом незаконно, я правильно понял?
— Почему же, вполне законно, — сказал мент, продолжая что-то искать. — Она имеет право торговать, вы — покупать, но распивать строго запрещено.
— Шикарная логика! — до Антона наконец дошло. — Изуверство, очень по-русски.
— По-русски, по-французски, по-грузински — значения не имеет, — мент достал из портфеля два бланка. — Будем оформляться, граждане. Пройдемте.
Далеко идти не пришлось. Расположились в купе проводников. Втроем здесь было тесно: друзья стояли плечом к плечу, нависая над крохотным столом, который по-хозяйски занял товарищ старший лейтенант. Он отодвинул в сторону пустые подстаканники, блюдце с кубиками сахара, нераспечатанную плитку шоколада, а вот иконку в пластмассовой рамке трогать не стал.
— Билеты, паспорта, — мент разложил бумаги, дыхнул на шариковую ручку, начал бегло писать: — «Протокол об административном правонарушении, дата такая-то...»
— Похоже на фарс, — раздраженно бросил Егор. — Не будете же вы утверждать, что торговка работает без согласования с начальником поезда и полицией?
— Провокация, — поддакнул Антон, — очевидная разводка.
— Да вы не волнуйтесь, молодые люди, это много времени не займет, — мент продолжал строчить, не поднимая головы: — «Распивали спиртные напитки, в скобках — пиво, в непредназначенном для этого месте...»
Егор весь напрягся, с трудом сдерживаясь:
— Вы сами-то как на эту ситуацию смотрите?
— Я никак не смотрю, — сказал лейтенант. — Я на службе. «В соответствии с частью такой-то, пункта такого-то, статьи такой-то...»
— Удостоверение, пожалуйста. — Егор пустил в ход последний аргумент. — Мы будем жаловаться вашему начальству.
— Жаловаться? — лейтенант перестал писать и поднял голову. — Зачем?
— Мы опротестуем.
— Воля ваша, — мент поднялся и вручил друзьям два одинаковых протокола, заполненных аккуратным ровным почерком. — Но я бы на вашем месте не тратил время.
— Это еще почему? — Егор придвинулся к мужчине. Они были одного роста и почти соприкасались потными лбами. — Мы в своем праве.
Лейтенант улыбнулся: извиняюще, как-то даже по-товарищески.
— Да вы поймите, ребята, у вас прописка в Сибири, а тут Дагестан. Эта административка до вашей области никогда не дойдет. Просто формальность.
Антону стало грустно и противно.
— Вы зря оправдывайтесь, — Егор не собирался отступать. — Ваше удостоверение, мы ждем.
Антон наклонился к уху друга и прошипел:
— Успокойся, он просто палки набивает.
— Чего?
— Забей, нам эти проблемы без надобности.
— Ну как, разобрались? — лейтенант застегнул портфель. — На этом, стало быть, все.
Егор отвернулся.
— Удачи вам, ребята.
Мент поправил фуражку и был таков.
Друзья вернулись к окну. Мимо влачились домики, гаражи, огороды. Поезд пересек дорогу с пронзительно звенящим шлагбаумом и ожидающим мотоциклом: набитая досками коляска, пылевая мука на очках водителя, зудящая горловина выхлопа.
Состав замедлялся.
— И что мне с этим делать? — Егор помахал протоколом.
— Оставь на память, — пожал плечами Антон, — или выкинь.
- 5 -
Газель «Кизляр-Крайновка» катила в сторону побережья. Вокруг было пустынно. Ни деревень, ни людей, ни животных — только выжженное пространство в грязно-желтой гамме. Мелькнул заброшенный сарай без крыши. Надписи на стене: «Вулканизация», и здесь же: «Рухнет религия того, кто оставит намаз».
«Без вулканизации, пожалуй, рухнет», — подумал Антон. Он сидел по правую руку от водилы — немолодого трудяги с овальными залысинами и застывшим взглядом карих глаз. Что-то жутко скрежетало под днищем. Передачи на Газели втыкались плохо, рычаг КПП натужно ерзал взад-вперед под бугристой ладонью. Ехали молча. Из магнитолы трескуче подвывал Наговицын.
Егор дремал в салоне. Заснуть, впрочем, не получалось. Машину трясло, неплотно закрытые окна то и дело впускали клубы пыли. В косом свете, от одного пассажирского ряда к другому, плыла мелкодисперсная взвесь. Светящиеся частицы медленно кружили вокруг женских голов, обернутых красивыми шелковыми платками.
— Конечная! — гаркнул водила час спустя.
Друзья подхватили рюкзаки и соскочили в послеполуденный зной. Вокзала не наблюдалось, как и остановки. Вместо — плац с двухэтажными бараками на концах. Газель рванула с места, пассажиры незаметно разошлись. Друзья остались одни.
Легкий ветерок катил по земле пластиковую бутылку. Егор проводил ее взглядом: бутылка достигла края площади и уперлась в основание продолговатого щита. Как и все вокруг, он был покрыт белой известковой накипью.
Надпись на щите: «Рамадан — это месяц Аллаха. Его начало — милосердие. Его середина — прощение. Его конец — освобождение от огня».
Нам нужен магаз, сказал Егор. Хлеб, вода, тушенка, сигареты и коньяк, огласил список Антон.
Друзья приблизились к ближайшему бараку: штукатурка местами обвалилась, оголяя каркас из тонких, переплетенных крест-накрест планок. На крыльце сидел высохший старик в огромной черной бурке. Его голова с надвинутой на глаза папахой оставалась в тени здания. Он спал. Кроме старика — ни единой живой души.
Потускневшая вывеска: «Бакалея Баракат». Сиротливые полки, скрип половиц, муха бьется в стекло. За длинным прилавком смуглый мальчик лет двенадцати — темные глаза и взгляд исподлобья.
— Привет, малой.
— Вы чьи будете?
— Туристы мы будем, — улыбнулся Антон. — Нам нужны хлеб, вода, тушенка, сигареты и коньяк.
— Сигарет и коньяка нету.
— А водка?
— Нет.
— Вы вообще алкоголем торгуете?
— Сейчас — нет.
Друзья переглянулись.
— А кто торгует? — с нажимом спросил Егор.
— Никто.
— Странная фигня, — пробормотал Антон.
— Вы чьи будете, — повторил мальчик. — Вы нездешние.
— Мы на море приехали, — Егор положил кошелек на прилавок. — Из России.
Мальчик моргнул. Муха продолжала биться в стекло.
— У вас хоть пиво есть? — уцепился за соломинку Антон.
— Сейчас — нет.
— Когда будет?
— После Рамадана.
— А, ясно, — вздохнул Егор. — Тогда ограничимся водой и тушенкой.
Закупились, вышли на улицу. Солнечный треугольник на опустевшем крыльце. Старик куда-то пропал.
- 6 -
Лагерь разбили за линией кустарников, скрывших палатку от чужих глаз. Через колючие ветки был виден берег — широкая песчаная отмель, заваленная рваными сетями, тиной, дохлой рыбой. Каспий шумел поодаль, метрах в сорока. Пахло гарью.
Степь горит, сказал Антон. Или кто-то сдох, предположил Егор.
Купались на закате. Медный круг тонул в лаве гребешков. Антон пытался грести против ветра — едкая вода попадала в ноздри, мешая дышать. Было слишком мелко, по пояс. Антон закашлялся, встал. «Не море, а лужа», — подумал он и взглянул на юг, в сторону Крайновки. На оплывшем холме доживал очередной барак с обвалившейся крышей и пустыми окнами-глазницами. Подветренный край холма обрывался, падал в море. У его подножья сутулились валуны, о чьи спины бились обессиленные волны. Пена стекала и уходила в песок. Отлив.
На севере море отливало темно-багровым. Из прибрежной отмели выступал остов баржи — старая, изъеденная солью, она не выглядела случайной в этом пейзаже. Закатное солнце прошивало дыры в ее бортах, отбрасывая причудливые тени на подползающую водную рябь.
Еще дальше, на излете косы, стояли люди. Нагретый воздух мешал разглядеть детали, но Антон уловил главное — купались женщины. Продолговатые силуэты, облегающие платья, скользящие над поверхностью руки, нимбы света... Женщины заходили в воду по грудь и долго стояли на одном месте, подставляя лица порывам ветра, полным мелких брызг. Мужчины ждали на берегу. За их спинами садилось солнце. Черно-белый абрис. Стража.
Друзья вернулись в лагерь, сообразили ужин, устроились подле костра. С берега тянуло дымом. Стемнело, но прохладней не становилось. Егор машинально пережевывал гречку с тушенкой. Антон пил чай.
— Ты такого ждал? — спросил он.
— Я уже давно ничего не жду, — ответил Егор. — Надо довериться трассе.
— Не уверен, что стоило прорываться за шесть тысяч верст, чтобы увидеть битое стекло и магазины без пива.
— Этнотуризм.
— Здесь время будто остановилось, — Антон хлебнул из кружки. — Не Средневековье даже, куда древнее. Хтоническое царство.
— Дома из говна и палок, — кивнул Егор. — Поразительно бедно живут.
Антон бросил в костер свежих веток. Сушняк полыхнул, в небо полетели рыжие светляки.
— Я впервые в жизни не рад костру. Сидеть невозможно.
— Так зачем подкидываешь?
Егор сморщился и отсел. На его лицо упала тень.
— Меня беспокоят наши соседи, — сказал он. — Ты заметил этих опасных мужиков на косе?
— Они нас не видели.
— Или тебе хочется так думать.
— Ты мой принцип знаешь, — Антон лег на спину и потянулся. — Все, что может случиться, случится в море.
— Сегодня я буду спать с ножом, — веско сообщил Егор.
— Я только за.
Антон глядел в небо, заложив руки за голову. Левую сторону его тела освещал костер. По ботинкам, одежде, подбородку метались всполохи. Правая сторона ныряла в черноту.
— В Сибири не бывает так душно, даже в июле, — сказал он после долгой паузы. — Я думать нормально не могу, не то что спать.
— Думать не обязательно, — заметил Егор.
— Не, я серьезно. — Антон приподнялся на локтях. — Ощущение, как в том лифте.
— Это когда тебя брат запер?
— Да, — Антон выпрямился. — Это мое первое детское воспоминание. Мне тогда было года четыре, не больше. Мы жили на седьмом этаже панельки. Нас мама отправила в магазин, а брат решил пошутить — у него такие фокусы были в ходу. Мы зашли в лифт, он подождал, когда двери начнут закрываться, и выскочил на пролет. Я остался один. Свет почти сразу погас. Я совсем малой был, не мог дотянуться даже до нижних кнопок. Не знаю, сколько я там просидел — пять минут, десять, — но это были самые страшные минуты в жизни. Я так не трухал ни до, ни после.
— Из-за темноты?
— Не только, — Антон говорил быстро, уставившись в невидимую точку. — Понимаешь, в том лифте кто-то был. Я сидел в углу и ощущал на себе взгляд. Что-то циклопическое, вне моего понимания. Оно смотрело, хотя глаз не было, и ведь я точно знал — лифт пустой.
— Вроде брату твоему за это сильно влетело.
— Влетело не брату, а мне, — Антон мотнул головой, словно отгоняя докучливую мошкару. — После того случая я еще несколько лет бегал к маме в постель, спал при свете… Знаешь, когда я сидел в том лифте и каждой клеткой впитывал безглазый этот взгляд, я чувствовал, что воздух вокруг меня вопит.
— Это как?
— Трудно объяснить, — Антон зажмурился. — Представь очень маленькое помещение. Стены медленно сдвигаются. Они ползут на тебя в абсолютной тишине. Ты чувствуешь, как воздух уплотняется, как он тебя обволакивает, душит. И пространство — все, до мельчайшего атома, вопит. Беззвучно, но так, что перепонки на пределе и кровь из ушей. Каждая твоя мысль тоже начинает вопить, сливаясь в какофонию, а рядом — тот бесстрастный наблюдатель. Посторонний.
— Ты почему сейчас это вспомнил? — негромко спросил Егор, подобравшись. — За нами следят?
— Вряд ли, — Антон невесело усмехнулся. — Нет, здесь некому смотреть, и воздух не вопит.
— Тогда что?
— Просто мы с тобой как в том лифте. Дверь только захлопнулась, свет еще не погас, но выхода нет. Уже нет.
Помолчали. Егор шевелил угли палкой. Алые кругляши перекатывались и рассыпались в горки жаркой золы. Антон закурил, унимая разыгравшееся воображение. В висках пульсировала тупая боль.
— Я тоже боюсь, — сказал Егор глухо. — Одного и того же, с самой школы.
Антон не ответил.
— Боюсь прожить пустую жизнь, — продолжил Егор, — ничего не добиться, никем не стать. Помнишь ту песню Цоя: «И я вернусь домой. Со щитом, а может быть, на щите». Можно в серебре, можно в нищете, но не без щита. На нем — да, но не без. Если подумать, ничем не лучше твоего лифта.
— Я тебя прекрасно понимаю, — Антон бросил недокуренную сигарету в угли. — Но, кажись, нам с тобой еще только предстоит выучить главный урок.
— Какой?
— Что все мы лед под ногами майора.
Антон ушел спать, а Егор решил пройтись вдоль берега. Он осторожно ступал по сырому песку, оставляя позади ровную цепь следов. Изящно, хоть и одна грязь кругом. В нижней точке отлива Каспий отступил за пределы видимости. Егор вслушивался в едва различимый шелест волн — они накатывали синхронно, с одинаковым интервалом, подчиняясь незримому метроному.
Луна скрылась за облаками. Стало тихо. Затем поднялся ветер. Резкие порывы налетали с северо-запада. Егор увидел ржавое зарево над горизонтом. Все-таки горит степь, понял он. Пожар разрастался, он был очень, очень далеко, однако Егор явственно ощущал дух выгоревшей травы и чего-то еще: мерзкого, с металлическим привкусом. Облака стали гуще, окончательно стемнело. Ни луны, ни звезд, ни иного света. Лишь стена огня за гранью сущего.
Егор застыл, не в силах оторваться от зрелища. Охровые языки лизали небо, пламя изгибалось узкими смерчами, искры бесновались над свинцовым морем. Волны не могли погасить этот пожар. Они им наслаждались. Горела степь, горел мир. В кружеве испепеленного бытия проступало ничто. Оно шло вслед за огнем, и Егор видел, как в огне смеются Титаны.
- 7 –
Ночь прошла без происшествий. Егор шутливо сетовал, что нож не пригодился. Антон заметил на это, что для местных абреков они бы сошли за жертвенных баранов. Егор парировал — мол, в иных обстоятельствах баран может обернуться козлом, у козла рога, а где рога, там и шансы.
Море успокоилось. В утренних лучах вода походила на засвеченный фотоснимок из старого геологического альбома. Когда сворачивали лагерь, все еще пахло дымом, но это больше не казалось опасным.
Возвращение в Кизляр вышло будничным: пустая Газель, водила со стершимися чертами, обреченность проселочных дорог.
Завтракали уже в городе, рядом с автовокзалом. Кафе «Акбар» потчевало остывшим шурпо и черствыми лепешками. Взгляд Егора был прикован к зарешеченному оконному проему, челюсти мерно перемалывали пищу. Антон без особого энтузиазма выковыривал из супа куски мяса.
— Ты заметил, как на меня смотрела тетка на раздаче? — спросил он.
— Нет.
— Как на мусор. — Антон отпихнул тарелку. — Не могу больше это есть, слишком жирно.
— А мне норм.
— Вечно ты жрешь что попало.
— Главное знать, из чего оно сделано. — Егор без улыбки взглянул на друга. — И насчет вопроса: ты, видимо, забыл — здесь Рамадан.
— Ну и?
— Ты когда голодный или уставший, совсем перестаешь соображать. — Егор поднял палец. — В Рамадан мусульмане едят только после заката.
— То есть мы неверные, и кормят нас из милости, — подхватил Антон. — Видимо, наши бороды их не впечатляют.
— Ты сегодня намаз делал? То-то.
Антон вышел на улицу и закурил. Стиснутые жарой легкие нехотя впускали табачный дым — им была нужна прохлада сибирского сентября, а вокруг царил кавказский июль. Антонимы жизни.
— Молодой человек, пройдемте со мной.
На плечо легла рука. Антон заметил красивый алый перстень, принадлежащий мужчине средних лет: пучкообразные усы под вытянутым носом с горбинкой, густые брови на загорелом лице, жилистая шея и крупные капли пота, впитывающиеся в ворот хлопчатой рубашки с короткими рукавами, из-под которой просвечивает белая нательная майка.
— Вы кто? — Антон нервно скинул руку.
— Пройдемте, — мужчина не повышал голоса. — Без нервов.
— Не надо меня успокаивать, — Антон сделал шаг назад, к двери кафе. — Я вас что-то не очень понимаю.
— Скоро поймете.
Одно неуловимое движение, и мужчина оказался между Антоном и дверью. Он был совершенно спокоен, однако что-то в его плавных текучих жестах заставляло нутро боязливо ежиться.
— Мне нужно позвать...
— Этого? — Мужчина кивнул на показавшегося в проеме Егора.
Друг мгновенно оценил обстановку и нахмурился.
— Что происходит?
— Он хочет меня куда-то увести.
— Зачем?
— Молодые люди, берем вещи, следуем за мной, — выговорил мужчина. — До выяснения.
Егор кинул рюкзак за спину и посмотрел на Антона:
— Не суетись, посмотрим, что будет.
Захолустные улочки. Дома из светлого шершавого песчаника. Кто-то натянул в тесном проходе веревки с бельем. Красные простыни ниспадали почти до земли. Антон задел их головой, чувствуя слабый запах хозяйственного мыла — белье было еще влажным.
Дальше начались какие-то подворотни. Забор, тупик, еще забор. Лай цепной собаки. Мужчина остановился перед запертыми воротами. От железных створок шел тяжелый жар. Отворилась калитка. Показался долговязый молодой кавказец с «коротышом» через плечо. Дуло было направлено Егору в грудь.
— Заводи, — скомандовал мужчина.
Друзья оказались внутри. Вытоптанный двор, триколор на длинном флагштоке, два бабона — у одного спущено колесо, у другого раззявлен капот. В центре большое обветренное здание: окна забраны решетками в несколько рядов. Двор обнесен высокой кирпичной стеной с колючкой поверху.
Форт «Аламо», шепнул Антон. Или лагпункт, отозвался Егор.
— Молодые люди, рюкзаки открываем, — мужчина достал из кармана рубашки платок, утер пот со лба и шеи. — Будем досматривать.
— Зачем?
— Затем, что вы проходите по ориентировке, — без злобы, но и без сочувствия пояснил конвоир. — Один из вас попадает под описание находящегося в розыске ваххабита.
Бесстрастные глаза остановились на Антоне.
- 8 -
Их долго и умело обыскивали: потрошили рюкзаки, заставили вывернуть карманы, изъяли фотоаппарат, мобильники. Паспорта тоже забрали. Никто ничего не объяснял, а спрашивать тошно. Колеса вертятся, не остановишь.
Затем их провели внутрь здания. Что-то среднее между СИЗО и опорным пунктом внутренних войск. Обстановка бедная, но основательная, выдающая былых хозяев. Те строили на века и не церемонились. Изменились времена, но не стены.
Сержант в прокуренной каптерке, неработающий турникет, две лампочки под гулким потолком — одна редко мигает. Слева ярко освещенная Доска почета: фотографии живых — цветные, мертвых — черно-белые. Справа — полутьма и толстая решетка изолятора. Внутри кто-то сидит, не разглядеть. Впереди — пустой коридор с молчаливыми дверьми. Над входом плакат в красной рамке: «Терроризм — угроза обществу». Шуршит вентилятор, пахнет колбасой и застенком.
Долговязый с автоматом проводил друзей в одну из комнат. За столом, спиной к окну, сидел грузный майор: лицо бычьего цвета, блестящая лысина, глаза с прищуром. Перед ним, в ряд, лежали паспорта, мобильники и фотоаппарат.
— Сядь, — майор указал Егору на продавленный зеленый диван. — А ты, — долгий взгляд сквозь Антона, — подойди и встань ровно, руки по швам.
— Мы из России... — неуверенно начал Антон.
— Из России, говоришь? А здесь, получается, не Россия?
— Мы туристы...
— Когда перешел в ислам? — майор привстал, кулаки уперлись в стол. — Кто ваш связной у лесных? Где оружие?!
— Да нет у нас никакого оружия! — Егор ударил рукой по дивану; раздался тоскливый скрежет пружин. — Мы здесь проездом!
— Ингушетия, Чечня, Карачаево-Черкесия, — ровным голосом перечислял майор. — В какую ячейку едете? Кто связной? Где взяли деньги на дорогу?!
— Мы... с моря вернулись, — промямлил Антон, — а до этого были в Поволжье.
— Ислам принял в этом году или в прошлом? — майор вышел из-за стола. — Ваххабит?!
— Нет!
— Зачем приехал в Кизляр?
— С моря... туристы...
— Много здесь вас таких развелось — туристов.
— У нас билеты есть, — Егор поднялся и встал рядом с другом. — Проверяйте.
— Бумаги на стол, — скомандовал майор, — фотоаппарат включить, мобилы разблокировать.
Друзья подчинились. Майор молча рылся в телефонах, листал фотографии, просматривал билеты. Антон сопел, вращая покрасневшими глазами. Егор стоял почти не шевелясь — ноги на ширине плеч, руки в замке.
— Значит, из Астрахани, — Майор откинулся на стул — кажется, с некоторым разочарованием. — Дальше куда?
— В Грозный, — сухо отчеканил Егор.
Майор еще раз повертел фотоаппарат, щелкнул пальцами, потянулся.
— Почему в бороде, без усов?
— А в чем проблема?
— У нас так не принято. Без усов ходят ваххабиты.
— Мы не знали.
— Теперь знаете. Бороды советую сбрить.
— Сбреем, — пообещал Егор. — Мы свободны?
Майор с минуту разглядывал потолок, а затем накрыл паспорта рукой.
— Вопросов к вам больше нет. Пока.
— Но мы же...
— Гатоев!
Майор оттер Егора плечом и двинулся к двери. В проеме тут же материализовался долговязый с автоматом.
— Давай их на подвал.
— Есть!
Майор ушел. Друзей вывели в коридор, и тут что-то произошло. Затрещали телефоны, забегали люди. На улице поднялся гвалт автомобильных движков, где-то в глубине здания заухала сирена. Перед друзьями возник знакомый конвоир: он поправлял кобуру, поверх рубашки был накинут мятый китель с капитанскими погонами.
— Что стоим, Гатоев?! — рявкнул он. — Ноги в руки и вперед, ты сегодня за водителя.
— А с этими… как? — долговязый ткнул прикладом в Егора. — Велено оформлять.
— Да отпусти ты их, ради Аллаха, — отмахнулся капитан, — некогда возиться. Чтоб через три минуты был в полной боевой.
— У нас паспорта забрали, — напомнил Антон.
— Твою мать, Гатоев! — ругнулся капитан. — Документы вернуть, гражданских с территории убрать! Исполняй!
Когда их вели мимо изолятора, Антон вгляделся в темноту и понял, что в дальнем углу действительно кто-то сидит. Скрюченный малый глухо мычал, подрагивая всем телом. Почувствовав взгляд, он крутанулся вокруг своей оси и прыгнул к решетке — вцепился в прутья, осклабился. Гнилые зубы сидели криво, на подбородке шелушилась бахрома высохшей слюны.
— Назад, припадочный!
Гатоев с размаху врезал прикладом по решетке. Заключенный взвыл и отпрянул. Перед тем как окончательно скрыться в тени, он оттянул подол грязной рубахи, оголяя живот. У бедра нехорошо блеснуло.
За воротами было тихо. Кто-то выволок наружу рюкзаки и оставил у стены. Гатоев протянул друзьям паспорта.
— Не серчайте, пацаны, — сказал он, щербато улыбаясь. — Служба такая.
— Куда все едут? — спросил Егор.
Долговязый многозначительно возвел глаза к небу.
— Режим КТО. Но вы не волнуйтесь, это не у нас.
Скрипнула калитка. Ветер апатично гулял по задворкам. Хотелось курить. Антон достал пачку, там была всего одна сигарета.
— Будешь?
— Кури.
— Ты видел этого придурка в клетке?
— Да.
— Наверное, вор. Он мне тайком из-под рубашки нож показал.
— Быть не может, их же шмонают.
— Вот и я так подумал.
- 9 -
Солнце в зените. Площадь перед кизлярским автовокзалом томилась на медленном огне. В неверной тени домов, в узости переулков сидели и лежали люди. Спасаясь от жары, они почти не шевелились. Тетки в платках; мужчины с углем глаз под блинообразными кепками; и дети: смуглые, полуголые, играющие с уличным мусором — пустые пакеты и обрывки этикеток клубились в переплетениях ломких ног.
— Похоже на тополиный пух, — пробормотал Антон.
— Сейчас бы спички и бах, — кивнул Егор, — полыхнет от края до края.
— Жаль, пакеты плохо горят.
— Да и воняет.
Антон вошел в здание автовокзала. Высокие потолки, ряды пластиковых стульев, маленький телевизор на стене и неприятный запашок от туалетной двери. Напротив телевизора сидел высокий старик. Он клевал носом, облокотившись на деревянную клюку.
— Не подскажите, где здесь касса?
Старик вздрогнул, но промолчал. Антон тихо матюгнулся и тронул спящего за плечо. Пальцы коснулись черной ткани пальто. Странная эта одежда была явно не по сезону.
— Где здесь касса? — возвысил голос Антон.
Пальто шевельнулось. Лица было не разглядеть — его заслонял вертикальный, покрытый заплатами воротник. Старик пробурчал что-то невнятное. Антон понял, что ловить здесь нечего, и все же спросил в третий раз:
— Где касса?
Слова повисли в тяжелом как кисель воздухе. Антон слышал звук собственного голоса, медленно удаляющийся в сторону туалета. Гласные и согласные ползли параллельно, не складываясь в целое. Они вдруг перестали значить что-либо. Они стали ничем.
Дождевые черви пустыни.
Антон сел через два ряда от старика. Потолки больше не казались высокими. Они шипели и ползли вниз. Они устали ждать. Чтобы продолжать ненавидеть, им было нужно что-то живое и свежее. Сегодня был их день.
Черви пустыни.
Стало трудно дышать. Подступало знакомое удушье. Антон потянулся к рюкзаку, в боковой сетке которого была полуторка с водой. Рука сжала пустоту. Антон вскочил и судорожно рванул ворот футболки. Шея была свободна, но легкие отказывались впитывать воздух. Этот воздух. Антон бешено вращал глазами, ища выход. Ни дверей, ни окон. Лишь пол и потолок, стремящиеся друг к другу с шамкающим причмокиванием дома престарелых. Антон различал сладострастное урчание желудка. Огромного и голодного.
Черви.
Чавканье стало четче, резче. Оно предвкушало. Антон метнулся в сторону и тут же столкнулся с Егором. Друг был слегка встревожен.
— Чего так долго?
— Я...
Антон несколько раз моргнул. Полдень, автовокзал, запах мочи. Пронзительный голос дикторши в телевизоре. Антон заставил себя проглотить страх и произнес как можно спокойнее:
— Походу у них обед.
Егор нахмурился.
— Долго?
— Хрен бы знал.
Телевизор изрыгал все громче. Друзья невольно прислушались.
«Гражданский лайнер, предположительно малайзийский «Боинг», следовавший в Амстердам, упал в районе населенного пункта Грабово, неподалеку от поселка Снежное, который позавчера интенсивно бомбили украинские ВВС. Район падения контролируется донецкими ополченцами. Сведений о жертвах и выживших пока не поступало».
Друзья переглянулись.
— Что происходит? — спросил Егор.
Антон хотел было ответить, но тут старик, все это время казавшийся спящим, оперся на клюку и встал. Пальто соскользнуло в прах у его ног. Горняя фигура заслонила телевизор.
— Чего тебе не ясно, русский? — сказал он. — Война началась.
Воротник больше не скрывал лица, и друзья поняли, что стоящий перед ними совершенно слеп.
Крым
Осенью нас занесло в Крым. Хотели застать бархатный сезон. Когда Черное море становится золотым, туристов почти нет, и все пляжи — твои.
Нас же накрыл фронт по-сибирски холодных дождей. Шквалистый ветер, а вместо пляжей и сонной морской волны бездомные дворняги и кутающиеся в тряпье подвыпившие рыбаки.
На трассе Судак-Симферополь валил снег. Злой, почти буран. И не таял. Аборигены поведали, что такого холодного сентября в Крыму не было лет двадцать, а то и двадцать пять.
Мы ехали в пустом автобусе по озябшей, совсем не курортной дороге — в суетный, грязный, неизбывно совковый Симферополь.
Температура около нуля. Ноги вымокли и сохнуть не собирались: в ржавой этой колымаге, понятно, не было и намека на отопление. Окна давно и глухо запотели, время от времени их прорезали трассеры конденсированной влаги.
Я сидел в проходе, с посиневшими губами; друг кемарил на соседней лавке, подтянув колени к животу. Кажется, мы были в салоне совсем одни. «Самый холодный сентябрь за четверть века, — подумал я. — Вот уж свезло так свезло».
Мимо тащились кипарисовые рощи, прибитые к лужам шапками чего-то тяжелого, грязно-серого, не по сезону.
Последняя украинская осень в Крыму. Сначала шел дождь, после — снег. И мы возвращались в Россию.