РОССИЙСКИЙ
АНТИВОЕННЫЙ ЖУРНАЛ
здесь только литература
Алик ТОЛЧИНСКИЙ
АРОН МОИСЕЕВИЧ РОЗЕНБАУМ И ЕГО ДЕТИ
ПРОДОЛЖЕНИЕ. Начало - здесь
17
Защита диссертации прошла успешно. Тут уж научный руководитель Ефим Белкин всё устроил — все отзывы были положительными. Конечно, это ничуть не напоминало триумф Киселева в институте Кристаллографии, ну каждому своё. Главное, что зарплата сразу выросла на сто рублей. Первые дни после прибавки Сёма не ходил, а просто летал еще и потому, что ему выплатили разницу со дня утверждения в ВАК’е. Корочка диплома тоже была красивой. На этом приятные новости кончились. Белкин вызвал Сёму к себе, еще раз поздравил и спросил о планах на будущее.
— Дело в том, Семён, что на кафедре у меня мест нет никаких, всё укомплектовано. Я хочу вам предложить перейти в институт Геохимии в спектральную лабораторию. Я говорил о вас с начальником. Он согласен взять вас младшим научным сотрудником. Поработаете там лет пять, получите должность старшего научного и стаж у вас будет пять лет, так что сразу начнете получать почти триста рублей. И куда только вы такие огромные деньги будете девать?
— А вы, Ефим Борисович, куда зарплату деваете? — со смехом спросил Сёма.
— Не знаю, что вам ответить. Почти всё отдаю жене на хозяйство. Вот она знает, куда уходят деньги. А я понятия не имею.
Спектральная лаборатория была огромна. Заведующий лабораторией профессор Карякин повел новичка на экскурсию. Однако в отличие от института Кристаллографии, спектральные приборы здесь все были устаревших моделей, хотя директор института академик Виноградов был на короткой ноге с самим Хрущевым. Впрочем, Хрущева сняли два года назад, сейчас страной правил Брежнев.
— А вот наша группа молекулярной спектроскопии, — с наигранной радостью произнес Карякин. — Знакомьтесь. Семён Аронович будет работать в вашей группе. А что, Лев Александрович, еще не приходили-с? Майя Васильевна, я, кажется, задал вопрос.
— А он сегодня участвует в конференции в Париже, Аркадий Васильевич. Вы, наверное, забыли, как партком не желал ему подписывать анкету, а наш академик Виноградов сказал, что он весь партком выгонит на улицу подметать Воробьевы горы, но Грибов поедет в Париж представлять советскую науку.
— Ах, да-да, вспомнил. Вы, Семён Аронович занимайте свободный стол, знакомьтесь с коллективом, с приборами. Вникайте. Желаю успеха.
Майя Васильевна, с бледным неухоженным лицом, но подтянутой спортивной фигурой предложила побыть экскурсоводом, но вначале спросила:
— А что вы умеете делать профессионально? И вообще — вы знаете, что такое молекулярная спектроскопия?
— Немного знаю. Вот это — допотопный ИК-спектрофотометр UR-20 производства ГДР. Но я раньше работал на японском приборе. К сожалению, он имел те же недостатки, что и этот: для записи спектров в низкочастотной области нужно было вручную менять призму хлорида натрия на призму бромида калия. А здесь, правда, это делается автоматически.
— Вот именно — автоматически. Поэтому не обижайте нашу рабочую лошадку. Без неё мы бы совсем пропали. Наша группа занимает три комнаты. Справа Ирина Ивановна, старший научный сотрудник, кандидат физмат наук с инженером Надей Казановой. Здесь мы с Георгием Владимировичем, он с теми же регалиями, два аспиранта и наш начальник доктор физмат наук Лев Александрович. Ему всего тридцать четыре года, он стал доктором в тридцать два! Вот вам сколько лет?
— Скоро двадцать семь.
— Вот видите, разница всего несколько лет, а он уже два года, как доктор. А вы?
— Я кандидат химических наук.
— Да-а? А я подумала, что вы совсем из деревни и по знакомству сюда попали. Я тоже скоро буду защищаться, пишу диссер. Пойдемте-ка в третью комнату. Там стоит советский крокодил «ДФС» для измерения комбинационного рассеяния. Наверное, шеф как раз и поручит вам его освоить.
Они вошли в помещение, Майя включила свет, потом блок питания огромной ртутной лампы. Тотчас запахло озоном и завоняло какой-то жареной пластмассой. Между тем Майя, как бы нечаянно, тесно прижалась к Сёме ладным мускулистым телом. Поскольку Сёма был трус, ему никогда бы не пришло в голову обнять в ответ еще не старую женщину. И вообще он женщин побаивался. Короче, Сёма сделал вид, что не понял намёка. Бегло осмотрев чугунное чудовище, он глубоко вздохнул, и они вернулись в комнату.
Сёма оказался в группе русских интеллигентов. Георгий Юхневич, по-видимому, испытывал, чисто абстрактно, некую брезгливость к иудиному племени. Когда Сёма показал свое умение работать с вакуумной техникой для получения спектров в газовой кювете, Юхневич стал проявлять к нему явное уважение как к специалисту, не зря получившему степень кандидата наук. Однако порою его отношение к избранной богом нации принимало странный оборот:
— Вот скажите, Семён, почему евреи, которых согнали в концентрационные лагеря, не пытались вырваться, пусть ценой больших потерь. Ведь всех ожидала смерть…
Семён объяснял, что были случаи восстаний в лагерях смерти, что гражданское население было очень разобщено и обмануто гитлеровцами, что многие надеялись на высылку, но не на поголовное уничтожение... И чувствовал скрытую неприязнь Юхневича к избиваемому народу.
Наконец-то достроили линию метро до станции «Щелковская». Семён с удовольствием совершал утреннюю пятнадцатиминутную прогулку до метро, а потом ехал до «Арбатской» с переходом на станцию «Библиотека Ленина» и снова длинный путь до станции «Ленинские Горы».
Однажды его в вагоне окликнул девичий голос: «Сёма!» Он повернулся, увидел симпатичную рыжекудрую голову, но не узнал.
— Я — Наташа... Неужели я так изменилась?
— Это неудивительно, столько лет прошло… Куда ты с утра направляешься?
— Я теперь студентка пединститута. На учителя математики учусь.
— Поздравляю, — сказал Сёма довольно вяло.
— А ты чем занимаешься?
— Я занимаюсь аналитической химией, измеряю, сколько и чего в сплавах и горных породах.
— Интересно?
— Платят мало. Ты до станции «Ленинские Горы»? Я тоже. Только тебе обратно через стадион, а мне вверх по эскалатору. Можно, конечно, и пешком подняться, что я иногда и делаю.
Они сталкивались в метро довольно часто, но у Сёмы никогда не возникало потребности увидеться после работы. О чем говорить? Жизнь так сложилась. Он вообще не общался с родней Арона. Вспоминал с горькой улыбкой его прощальную фразу: «Берегите Сёму».
Проведя почти пять лет в окружении молодых женщин, он просто устал от них, как устают от жены, на которой случайно женился по неопытности. В те далекие теперь годы девчонки опрыскивались дешевыми одеколонами, а от остальных разило потом. Дезодоранты в продаже были, но не сейчас, а в далеком будущем. Большинство жило в коммуналках с одним туалетом на несколько семей. Какая уж тут санитария и гигиена! Месячные затыкались куском ваты. Да и вообще, как известно: «В СССР секса нет».
Ирина Ивановна из группы Грибова во время одного из чаёв at three o’clock восхищалась французским средством для мытья посуды, которое привез муж, доктор наук из командировки: «Представляете — столовая ложка на два литра воды, отмывает посуду до блеска, и такой замечательный запах лимона!»
18
Так вот, о женщинах. Сёма хоть и думал о плотских утехах, и любовные романы читал, но его скептически-аналитический ум рисовал ему совсем другие картины. Куда он мог привести свою подругу? В комнату площадью менее 17 квадратных метров, где сновали мать и отчим? Значит, надо было найти девушку из очень обеспеченной семьи, проживающей хотя бы в трехкомнатной квартире со всеми удобствами! Да и самому соответствовать, получать хотя бы триста рубликов в месяц.
Как говорится — жить хочется здесь и сейчас. Но эта поговорка хороша для нормальных стран, где существует нормальное законодательство и всякие свободы. На фашистскую Германию и на Россию после 1917 года эта поговорка не распространяется. Идеолог демократов Виссарион Белинский, кажется, написал в 1837 году, что завидует потомкам, которые будут жить в России в 1937. Поторопился.
Так вот, к женщинам в молодости действительно тянет очень сильно. А если нет условий? Вот Бродский отгородил себе кусок комнаты от родителей и даже принимал там девиц. Ну, мама Циля такого не потерпела бы. Бродский написал потрясающую повесть «Полторы комнаты», а Сёма ничего подобного не написал.
Сёма очень любил принимать душ. Заодно он там, в ванной комнате, мастурбировал. Поскольку он был ученым с дипломом, он привнёс в процесс мастурбации много новаций. Когда-то он прочел у Анатоля Франса роман «Остров Пингвинов». Там некий монах был очень чувственным, но его сан воспрещал ему половые связи с женщинами. Монах написал о себе, что ему было достаточно увидеть колокольчик или бутылку, чтобы представить себе женщину. Это навело Сёму на мысль: он нашел несколько молочных бутылок, отмыл их тщательно, высушил и спрятал. Перед купанием он смазывал горлышко бутылки вазелином и залезал под душ. Там он мыл инструмент и при достижении эрекции, вставлял его в бутылку. За полученное наслаждение он был благодарен только себе. Не надо было никого уламывать, дарить цветы, водить в кино или в ресторан. Он даже придумал новую технологию, которая улучшала ощущения от контакта с бутылкой. Поскольку эрегированный орган было трудно запихнуть внутрь, ибо воздух в бутылке не имел выхода, Сёма вставлял предварительно в неё пластиковую трубочку «соломку», через которую воздух выходил, и орган заполнял освободившийся объем. Потом трубочка удалялась. Таким образом, фрикции происходили в вакууме. Это повышало либидо. Надо было только следить, чтобы инструмент не выскочил из бутылки раньше извержения спермы.
Да, он лишил себя радости от ощущения живой плоти. Но солдаты на войне или в казармах, как говорили про иностранных солдат, использовали надувных женщин. Кстати, количество венерических заболеваний при этом существенно уменьшалось.
О таких интимных вещах нормальные люди не рассказывают. Более того, у Сёмы возникало ощущение, что он не такой, как все. Белая ворона. Монах без монастыря. У него никогда не возникала мысль, что он грешен перед богом, потому что в бога он никогда не верил ни на йоту.
19
Работая в группе физиков, он поневоле был втянут в проблемы расчетов молекулярных спектров. Грибов отличал его из недавно пришедших, и однажды в связи с тем, что выиграл конкурс на должность заведующего кафедрой физики в Тимирязевской академии сельхознаук, он предложил Сёме перейти на кафедру в научно-исследовательский сектор (НИС).
— Там мне будет легче провести вас через ученый совет на должность старшего научного сотрудника, а спустя короткое время вы получите соответствующий диплом из ВАКа.
Это был его величество случай, как называл такой поворот судьбы его студенческий друг Сашка Дмитриев. Лед тронулся, как писали любимые Ильф и Петров. Уже через полгода Сёма получил диплом и, следовательно, стал старшим научным сотрудником на законном основании. Жизнь в НИСе была вольготная. Никто не стоял с часами в руках, шеф укреплял свой авторитет, набирая все новых аспирантов, выступая на конференциях и семинарах. Потом он решил издать двухтомник по теории и практике инфракрасной спектроскопии, пригласив в соавторы двух академиков. О-о! Он далеко смотрел. Он готовил для себя место член-корра АН СССР.
Как сказал когда-то Пушкин о Ломоносове: «Он сам был первым нашим университетом». Перефразируя, так же можно было сказать и о Грибове. Одной его деятельности вполне хватило бы, чтобы оправдать существование двух десятков сотрудников кафедры физики, включая НИС.
Когда текст двухтомника ушел в типографию, он был тщательно выверен несколькими сотрудницами и аспирантами, которые в течение целого месяца чуть ли не с лупами в руках проверяли бесчисленные формулы. Потом на заседании кафедры шеф встал и долго благодарил сотрудников за помощь.
Оказалось, что зарплаты в 250 рублей достаточно, чтобы за два года накопить денег на первый взнос в кооператив. Сёма в конце месяца относил сто рублей в сберкассу, а оставшиеся деньги делил с мамой Цилей. Когда деньги были собраны, оказалось, что жаждущих вступить в кооператив великое множество. Тут мама поговорила со своим заведующим поликлиники, которая была еще и депутатом райисполкома, и та обещала замолвить словечко за Сёму. Мечта сбылась! Еще через два года Сёма въехал в собственную квартиру на самом верхнем этаже здания, которое почему-то строители называли башней.
Основными жителями кооператива были учителя и врачи, ибо этот проект предназначался для тех, кто нас лечит и учит. Однако блатных типа Сёмы получилось, пожалуй, не менее сорока процентов новоселов.
Среди соседей по лестничной площадке оказалась одинокая дама с собачкой. От неё исходило какое-то необъяснимое тепло. Сёма чувствовал, что его просто тянет к ней, как железный гвоздь сильным магнитом, тянет быть рядом с ней, разговаривать, даже заботиться о ней. Кроме злобной собачонки, которая всегда стремилась выскочить из-под дивана и тяпнуть за руку или за ногу, у Ирины был еще и муж, с которым она разошлась. Однако он её иногда навещал. Работал он геологом в каком-то учреждении, часто уезжал в экспедиции в весенне-летний период, был мускулист, с жестким загорелым дочерна лицом — полная противоположность Сёме.
Единственным преимуществом Сёмы было то, что он был рядом, всегда готовым прийти на помощь.
Сначала они просто здоровались. Потом Сёма спросил, когда она выгуливает собаку по имени Гоша, и она ответила, что вообще его не выгуливает, а выпускает на балкон, а потом за ним прибирает.
— Вот поэтому ваша Гоша такая сердитая, и ей нужно на ком-то сорвать плохое настроение.
— Гоша у нас мальчик, — ответила Ира. — Он уже привык делать свои дела на балконе. А я держу его просто из потребности общения с живым существом. Он ест то же, что и я. Иногда купаю. Как все знакомые мужчины, он не любит купаться.
— А я очень люблю принимать душ. Но не с утра, а после работы и долгой дороги домой.
Сёма познал Иру, свою первую и единственную женщину, в 37 лет, но никогда бы даже под пыткой не признался в этом. Собственно, никто у него и не думал спрашивать. В армии он не служил по слабости зрения. Тут мама Циля нашла ход, так что его забраковали еще в 19 лет и выдали белый билет. Поэтому все прелести солдатской жизни миновали его, включая совместное сидение на корточках в общей уборной. Собственно, пионерские лагеря, в которых он проводил два месяца в течение пяти лет, наверное, мало отличались от казармы или тюремного быта, ибо хорошее место лагерем не назовут.
Он трезво оценил, что лучше в первый раз принять Иру у себя, потому что в случае успеха он не сможет показать себя с лучшей стороны, опасаясь быть укушенным Гошей в момент наивысшего блаженства. Ира была старше лет на пять, но её тело было гладким, бедра не изуродованы целлюлитом, грудь еще была не вислой и упругой. Она сразу поняла, что её партнер совершенно неопытен и вела его к совместному оргазму уверенно и без единого слова, время от времени даря ему возбуждающие поцелуи и поглаживания.
За те несколько лет, которые прошли со времени их сближения, Сёма ни разу не пожалел о произошедшем. Ира была идеальным партнером. Не была многословной, не предавалась воспоминаниям, не устраивала сцен. Оба ценили возможность перерыва после длительного и радостного общения. Он никогда не загружал её просьбами о помощи в мелких и щепетильных вопросах, но всегда ожидал возможности оказать ей услугу. Жизнь сложилась так, как она сложилась. Желать большего означало гневить творца всего сущего.
20
В конце 1979 года он опять случайно встретил Наташу в метро. Она в свои двадцать пять лет выглядела вполне сформировавшейся женщиной. Уже преподавала математику в старших классах школы недалеко от дома. На вопрос о планах на жизнь она ответила, что вышла замуж и собирается покинуть любезное отечество и обосноваться в Израиле. Да. Мама поедет с нами. Кстати, после смерти папы она несколько раз звонила к тебе домой, хотела, чтобы мы подружились, но твоя мама всегда брала трубку, а разговаривать с нею моей маме не хотелось. Так вот, не срослось. Судьба нас не свела. А мы с мужем — патриоты Израиля. Сейчас мы интенсивно учим иврит…
— Не кажется ли тебе, что вы выбрали не самую лучшую страну проживания?
— В каком смысле?
— Климат там очень тяжелый. Но главное — это крошечная территория, зажатая со всех сторон враждебными арабскими государствами. В семидесятом Израиль буквально чудом уцелел. Людские ресурсы совершенно ничтожны по сравнению с арабами. И никакая организация типа ООН вас не спасет.
— Не будем спорить. Мы хотим расправить плечи и почувствовать себя частью древнего народа. У меня к тебе небольшая просьба. Когда мы уедем, не сочти за труд навестить урну с прахом папы двенадцатого мая и передать от нас с мамой привет. Всего один раз в год!
— Согласен. Остается лишь пожелать вам счастливого пути.
Гудок скрывающейся в туннеле электрички прозвучал, как сигнал расставания навеки.
Сёма направлялся на очередное заседание кафедры. Эти несколько лет были отмечены массовой эмиграцией евреев из СССР. Политбюро решило обменять своих граждан еврейской национальности на пшеницу, поставки микроэлектроники и обещания покупать нефть. Антисемитская верхушка в союзе с КГБ придумала продавать разрешения на выезд с условием выкупа из расчета: лицам с высшим образованием за десять тысяч, а кандидатам наук за пятнадцать тысяч рублей. Об этом с хищной улыбкой сообщила партийная мадам Белинская, кинув кокетливый взгляд на Сёму.
— Чему вы так радуетесь? — с раздражением спросил Сёма. — Ведь баба с возу — кобыле легче! Так говорит русский народ. У нас в стране высшее образование бесплатное. По конституции. Значит, взимание платы с покидающих страну незаконно.
— Так, прекратили дискуссию, — похлопал по столу Грибов. Что у нас с графиком лабораторных работ?
Семен ехал домой и думал об исторической судьбе евреев, народа рассеяния, вынужденного вечно искать пристанища после разрушения Иерусалимского храма. Идеологи сионистского движения решили, что евреи должны вернуться на землю отцов-скотоводов, совершенно не понимая, что отцы жили в совсем других климатических условиях. Овцеводство требует обилия зеленых растений и воды. Сегодня там пустыня с редкими оазисами. На планете не нашлось участка, где можно было бы поселиться евреям компактно, кроме клочка пустыни. Интересно, что богатая лесом и водой Еврейская автономная область РСФСР больше по площади нынешнего Израиля почти в полтора раза. Если бы вложить столько же труда в эту ЕАО, то там, наверное, цвел бы сейчас райский сад. Говорят, что там несметные природные богатства. А евреи из Москвы и Питера туда не едут. Считают, что это дыра. Тогда и Япония — тоже дыра. Однако удалось же энтузиастам-сионистам построить новое мощное государство на песке. Но песок не годится, как строительный материал…
«Выступление» Белинской перед заседанием кафедры продолжало злить Сёму, пока он не вернулся в свой уютный и тихий угол в начале Сиреневого бульвара и не вышел на балкон глотнуть свежего воздуха.
21
По влечению сердца Сёма был экспериментатором, а не теоретиком. Поэтому расчеты силовых полей и спектров многоатомных органических молекул через несколько лет работы на кафедре настолько осточертели ему, что он стал подумывать, как бы пристроить свои знания и умения к решению практических задач. Неприятный и неожиданный контакт с Белинской давал ему формальное право уйти из привычного коллектива.
На ловца и зверь бежит. Или иначе — Фортуна помогает ищущим. В одно из совместных чаепитий к Ире забрела старая знакомая Нина Сонина и в непринужденной беседе, узнав, что Сёма кандидат наук и знает основы химического анализа, сказала, что в одной из лабораторий их института подземного хранения срочно требуется толковый аналитик. Зарплата вдвое выше, чем в обычных НИИ.
Тут кстати оказался разработанный еще во времена аспирантуры прибор, измеряющий концентрацию ионов натрия, калия и хлора в природных и промышленных водах. Огромному КБ при институте кристаллографии потребовалось всего два месяца, чтобы создать приборчик в «железе». Заведующий лабораторией Григорий Дистлер, к которому Сёма был прикомандирован во время аспирантуры, был человеком честолюбивым и решил послать прибор на выставку ВДНХ. В результате лаборатория получила бронзовую медаль. Удостоверение ВДНХ Сёма давно потерял вместе с медалью, а приборчик держал у себя дома много лет, благо все о нём позабыли. И вот надо же, пригодился! К счастью, электроды, определяющие ионы в воде, были стеклянными и не испортились.
С этим «приданым» Сёма появился в лаборатории. Институт располагался на двух этажах типового школьного здания там, где кончались Парковые улицы Измайлова. Эксперименты и измерения проходили, как выяснилось впоследствии, в одной «аналитической» комнате с двумя длиннющими лабораторными столами. Начальник отдела Иван Зыбин придирчиво смотрел документы, список опубликованных статей и даже с некоторым уважением глянул на приборчик — анализатор ионов.
— Я вам могу оставить его на время, пока будет решаться моя судьба, — сказал Сёма, — и покажу, как им пользоваться. Вот, кстати, инструкция, которую я напечатал для пользователей. Мы опубликовали статью о приборе в журнале аналитической химии лет десять назад. Теперь о моих пожеланиях. Как вы изволили видеть, у меня есть аттестат старшего научного сотрудника, выданный в ВАКе. Моя зарплата в НИСе кафедры физики соответствует высшей категории. Не скрою, что меня интересует существенное ее повышение. Я мог бы руководить сектором или лабораторией в вашем отделе с тем, чтобы получать оклад 400 рублей в месяц или около этого.
— Я должен обдумать ваше предложение и согласовать его с директором. Постараюсь за пару недель выяснить наши возможности и позвоню вам, — пообещал Зыбин.
22
Ох, летит время! Умер генсек, который правил огромной страной 17 лет и о котором народ сложил добрую сотню веселых анекдотов, высмеивающих ограниченность и никчемность первого лица. После Ленина-титана, Сталина-тирана, Булганина-туриста, Хрущева-афериста последовал некий предмет из басни Крылова «Лягушки и чурбан», который слово «систематически» произносил как сиськи-масиськи.
В России всегда было так. Личность правителя не имеет значения. Главное, чтобы он был, что позволяло сваливать на него вину за всё, что совершалось в плохо управляемом царстве-государстве.
Что еще существенного произошло в стране?.. В возрасте 72 лет умер от рака печени отчим Беленький. Циля осталась одна. Решила работать в больнице в кабинете уха-горла-носа до тех пор, пока не выгонят. У себя в квартире она создала некий мемориал замечательного человека и настоящего специалиста, развесив фотографии в рамочках по стенам. Он, оказывается, был соавтором двух авторских свидетельств, тоже висевших в столовой-спальне над обеденным столом.
Теперь Сёма должен был «сиськи-масиськи» навещать маму и проявлять интерес к её жизни, помогать с покупками продуктов, как это делал Беленький. В минуты раздражения Циля пеняла Сёме на его холодность и безразличие, а она ведь дала ему высшее образование и помогла купить квартиру!
Что еще добавить к изречению «всё течет и ничто не меняется»? Гоша сдох. Видно пришел его срок. Ира очень плакала:
— Представляешь, я пришла с работы, зову его, а он не отвечает. Полезла под диван, а он там, бедненький, лежит.
Что может в таких случаях сделать настоящий мужчина? Правильно! Уложить даму в постель, принести ей чаю с вареньем, а потом лечь с ней рядом, прижать к себе и овладеть медленно и печально.
А страна, которая простиралась за окном на тысячи километров, жила своей расхлябанной жизнью, напоминающей блуждания ночью по болоту. Наконец, после серии опереточных генсеков, пришел Горбачев, чтобы построить социализм с человеческим лицом. Тут выяснилось, что академики и профессора экономики понятия не имеют, как практически начать стройку. Демократы, которые ненавидели совковую власть и шли в тюрьму за право высказываться свободно, не предусмотрели никакого плана строительства нового общества. Для них было неприятным открытием, что жрать человеку надо каждый день. Горбачев объявил «перестройку с ускорением». Наши физики тут же вычислили величину ускорения. Оно оказалось равным 9,81 метра за секунду, то есть ускорением свободного падения.
Сёма время от времени смотрел телевизор и думал-раздумывал: не податься ли в Израиль, пока пускают. Нет, надо спокойно подождать. Да и специальность у него какая-то сомнительная. Его псевдонаучные достижения никому не нужны. Молекулы, электроны, ионы в воде… Тьфу! Был бы он электриком, строителем, врачом, даже учителем — всё нашло бы применение в Израиле. Хотя надо было бы начинать всё с нуля. Хлебные места всегда заняты.
Тут двое паяцев разыгрывали на ТВ сцену насчет «перестройки» и выдали, что эту перестройку надо начинать с себя. Теперь уже последнему дураку стало ясно, что дальше полный тупик. Но советских голыми руками не возьмешь. Сёма в выходные стал систематически отовариваться в магазинах и прикупать сухое молоко, детское питание, рис, макароны, сухие супы. Индийского чая он и раньше держал с запасом года на два.
Институт подземного хранения держался, как последний форпост социализма. На сцене истории появился «Газпром» — сначала как министерство газовой промышленности, а потом, через несколько лет, уже как акционерное общество. Развитие событий в СССР показало, что люди никогда не бывают готовы к переменам. Через пять лет после прихода к власти Михаила Горбачева в стране пропал весь ширпотреб и все нормальные продукты. Циля жаловалась сыну, что два часа отстояла в очереди в гастрономе за кусочком сыра.
Неожиданно Сёма получил письмо от Наташи из Хайфы. Она спрашивала, не нужно ли ему прислать продуктовую посылку, потому что знакомые были в Москве и ужаснулись: в продмагах в мясном отделе лежали на витрине черные сатиновые мужские трусы. Они привезли свежий анекдот.
Мужик после работы заходит в гастроном и говорит продавщице:
— Взвесьте мне полкило какой-нибудь еды.
— Приносите — взвесим, — отвечает продавщица.
Сёма сидел, смотрел телеящик и думал, почему в 1923 году у Ленина получилось разрешить свободное предпринимательство и буквально в течение года накормить страну. Правда, тогда сердобольные американцы помогли, открыли бесплатные столовые, где любой голодный мог зайти и съесть тарелку рисовой каши на молоке и запить сладким какао… Американцы вообще, как дети — в бога верят и стараются угодить ему, совершая добрые дела…
Экономический кошмар продолжался, пока генеральный секретарь не ушел сравнительно мирно в тихий кабинетик, чтобы писать мемуары о том, как его, вежливого и умного, народ не принял, а позвал на царствование горького пьяницу Ельцина. Повезло Ельцину — в его кругу оказался энергичный Егор Гайдар, который отпустил цены. Тогда со скрипом государственная машина начала потихоньку поворачиваться. В магазинах появились товары, продовольствие. Родился кривобокий НЭП, уродливый собрат ленинского НЭПа. На Кавказе полыхала чеченская война, на дорогу вышли уголовные элементы и стали грабить всех подряд и убивать друг друга. Миллиардные состояния возникали из ничего, как мыльные пузыри, и тут же лопались.
Самое смешное, что демократы упивались свободой печати и ничего вокруг не замечали. Наши совковые интеллигенты трясли памфлетами столетней давности и клялись отдать жизнь за свободу. Во вновь избранном парламенте сидели лучшие духовные силы страны — писатели, поэты, режиссеры, прославленные уже еле живые полководцы, экономисты из академиков, у которых не было и грана мысли, как перестроить страну. Один великий писатель вернулся в Россию и даже написал трактат, как нам её обустроить. Кончилось тем, что великий могучий Советский Союз развалился, как карточный домик. Большинство республик быстренько вернулись в средневековое прошлое. Великая Русь удержалась на грани.
23
В 1992 году Циле исполнилось восемьдесят, и после скромного юбилея в поликлинике, где она прирабатывала к пенсии полставки, она сказала сыну, что она устала от жизни и что надо съехаться, чтобы не пропала площадь. Тут же она посетовала, что Сёма прожил свой век бобылем, и ей так и не довелось понянчить внуков. Эти разговоры Сёма не выносил и еле сдержался, чтобы не нагрубить матери.
С другой стороны, съезжаться было необходимо, потому что жилье было единственным капиталом, который рос в цене, несмотря на войну «дерьмократов» с коммунистами. Садовым участком семья, слава богу, не обзавелась, не то нудили бы его всю неделю, чтобы он приехал и покопался в земле.
Это занятие Сёма ненавидел со студенческих лет, когда их сагитировали поехать на целину и помочь собрать урожай. На всех углах тогда висел лозунг «хлеб — всему голова». На его счастье выдался неурожайный год. Мало того, в Кустанайской области зерно было заражено «совкой» — симпатичным белым червячком, который размножался по гиперболическому закону — примерно так, как сейчас плодится род людской, то есть катастрофически. Зерно постоянно шевелилось червяками, и местные директора совхозов и колхозов тряслись от страха, что их лишат должности за потерю бдительности на работе. Потом кто-то надумал, что «совку» нам подсунули американцы, а мы тут ни при чем. В общем, отбрехались, да и урожай был 7 центнеров с га — кошкины слезы…
Еда была настолько отвратительна, что Сёма жевал черные корки непропеченного хлеба с разбавленным кофейным напитком из желудей с двумя кусочками сахара вместо каши и на обед вонючую кислую капусту вприкуску с супом из картошки и неопаленной свиной кожи с серым склизким жиром и перьями репчатого лука. В результате он получил приступы колита, которые привели к геморрою. После возвращения в Москву Циля потащила его к проктологу, и он лечился специальными свечами с иодистым запахом не менее двух недель. С тех пор обострение геморроя стало его locus minoris resistentus на всю оставшуюся жизнь.
Обмен двух отдельных квартир на просторную двухкомнатную в семи минутах ходьбы от метро «Семеновская» прошел без унизительной возни с бумагами, так как за триста долларов симпатичная девчонка сделала обмен быстро и профессионально.
С Ирой они расстались мягко и даже нежно. Она вышла на пенсию в свои 55 и более всего любила покой и тишину своей маленькой квартирки. Пообещали друг друга не забывать и помогать по мере сил. Циля немного ревновала, потому что считала, что мать в его глазах должна быть наивысшей ценностью в его жизни.
Жизнь явно налаживалась, если судить о доступности красной икры. На оптовых рынках икру в консервах продавали в каждом втором киоске. А ведь при коммунистах разыгрывали одну баночку среди 25 человек по случаю праздника Великого Октября или Нового года.
Зимой СССР развалился, но всем жителям страны это событие оказалось до лампочки. Орали лишь самые оголтелые коммунисты из тех, кто незаконно управлял ими всеми, пренебрегая элементарными человеческими свободами и текстом конституции 70 лет. Народ привык верить содержимому собственного холодильника, а относительно содержимого ТВ ящика почти поголовно утверждал, что «все там всё врут!». Пока верхи грызлись за имущество бывшей империи, люди получили несколько лет спокойной жизни в условиях анархии. Разобщенность людей возникла сама собой (спонтанно). Москвичам было наплевать, как живут соотечественники в Вязьме, Ярославле или Хабаровске, что едят, кто их лечит и кто учит их детей. В Москве было всё или почти всё необходимое для жизни.
Почему-то никто не спросил с Ельцина, какого черта он не прекратит войну в Чечне, один лишь академик Сахаров осмелился поднять этот вопрос на заседании Верховного Совета, но ему не дали говорить. Весь зал народных избранников дружно топал.
— Скоты и скоты, — комментировал Сёма, вглядываясь в холеные жирные рожи на экране ТВ.
Иван Зыбин однажды в разговоре за чаем at three o’clock вспомнил, что незадолго до прихода Сёмы в институт он приобрел в бывшей ГДР на фирме «Цейс» микроскоп с фотографическим устройством, который мог делать снимки шлифов с хорошим увеличением (до х1000). Сёма очень оживился и рассказал, что много часов провел в лаборатории, готовя образцы для японского микроскопа фирмы «Хитачи».
— У меня созрел план исследования дефектов строения кристаллов каменной соли, — сказал Сёма. — Надо сначала отполировать поверхность керна, соль прекрасно полируется, и потом провести травление смесью воды и спирта. Потом мы проведем классификацию дефектов — поры, включения, микротрещины и прочее, то есть всё, что может влиять на прочность материала в процессе эксплуатации емкости. Потом мы сопоставим наши данные с лабораторией прочности… А в результате напишем статью в геологический журнал. Как вам мой план?
Зыбин подключился с энтузиазмом, выделил помещение для довольно громоздкого горизонтального микроскопа, достал новые лампы с помощью питерского оптического объединения, микроскоп ожил и стал выдавать одну за другой великолепные картинки микроструктуры каменной соли.
В институте своей фотолаборатории не было, лишь год назад дали денег на четыре американских персональных компьютера, но отдел Зыбина пока не получил ни одного. Глобальная компьютеризация началась лет через десять. А пока Сёма поехал в институт геологии АН, где за небольшие деньги уговорил пожилую даму проявлять пленки и печатать фотографии «шлифов» каменной соли. Даму оформили без проволочек на полставки, и работа закипела.
Зыбин настолько воодушевился, что всё свободное время проводил с Сёмой у микроскопа. Потом Сёма через знакомых добыл маленький настольный микроскоп, раздобыл камеру и сделал серию снимков соприкасающихся граней прозрачных кристаллов каменной соли. Там ясно было видно, что чужеродные ионы сульфатов или карбонатов вытесняются на периферию и образуют там свои микрокристаллы. Один из приходящих профессоров-геологов, которых прикармливал институт, посмотрел созревшую статью и согласился представить её в академический журнал.
Для Сёмы лихие девяностые стали самым успешным временем жизни. Пока где-то там в пространствах страны воры и полицейские делили заводы и нефтепромыслы, его жизнь была заполнена исследованиями, он был в фаворе у начальства, и зарплата даже при ожидании скорого краха всей системы была вполне достаточной. Даже в Болгарию съездил на пару недель.
24
Неожиданно быстро ушла из жизни мама. Пожаловалась перед сном на боль под левой лопаткой, приняла любимые капли Зеленина, добавила таблетку tazepam’а.
Сёма рано утром решил её не будить и осторожно затворил дверь, уезжая на работу. Когда он вернулся домой часов в семь вечера, то удивился, что дверь её комнаты всё ещё прикрыта. Постучался — молчание. Тогда он рванул дверь и с ужасом понял, что мама уже далеко. В растерянности он позвонил Ире и как ребенок стал спрашивать, что ему делать. Ира примчалась, стала звонить по телефонам и всё устроила за полчаса.
Когда все формальности были выполнены, труповозка отвезла маму Цилю в морг, был назначен день и час похорон, Сёма жалобно попросил Иру переночевать в его комнате. Она не решилась отказать. Сёма обнял её и прижался головой к её плечу.
«Мужчины так и остаются в душе детьми и ищут женской ласки, как спасенья от ужаса смерти», — подумала она и погладила его по лицу.
— Знаешь, я хочу попросить тебя о большом одолжении еще раз. Мама пережила своих родственников, у меня, слава Богу, нет семьи, звать врачей из поликлиники я не собираюсь, да там уже её почти забыли. Давай съездим на кладбище, похороним её, а потом зайдем в ресторан выпьем за её легкую смерть по бокалу. Я тебя доставлю домой на такси…
Она лишь пожала молча его руку и повернулась к нему спиной.
Как ни нелепо это могло бы выглядеть со стороны, но после похорон между ними опять произошло сближение. Вначале они стеснялись своего ожившего чувства, но применение увлажняющего крема облегчало начало секса и дарило вознаграждение, как и двадцать с лишним лет назад.
Однажды Ира обратила внимание на соляные керны, стоявшие на книжных полках, и сказала, что по её мнению они придают комнатам какое-то суровое очарование игрой отблесков именно при электрическом освещении.
— Совсем не то, что исходит от хрустальных ваз, люстр и другого ширпотреба, — добавила она. — Смешно, я тридцать лет просидела в геологической конторе и ни разу не выбралась в полевую командировку!
— А ты знаешь, как интересна каменная соль на глубине, скажем, в километр?
— …
— Вот мы создаем емкости для подземного хранения нефти, газа, метилового спирта и всякого другого продукта путем размывания соли через буровую скважину. В ней две трубы — по одной идет вниз пресная вода, а по другой поднимается рассол и направляется на солезавод или на содовый завод. Рассол постоянно должен в емкости находиться под давлением, иначе емкость начнет уменьшаться под давлением пласта, потому что соль на глубине под давлением начинает течь, как пластилин. Пласт соли сам себя залечивает, пустая емкость зарастает выдавливаемой солью.
— Я завидую тебе белой завистью. Творческая работа. Не то, что у меня. Я решила, что буду работать, пока меня не выгонят. Чем занять свой день, если не ходить на работу, просто не представляю. Подруги говорят, что только на пенсии оценили прелесть жизни. Развлекаются во все тяжкие, без конца навещают друг друга, сплетничают и, по-моему, глупеют. Приезд внуков — самый большой праздник.
— А я слышал, что некоторые расписывают каждый свой день, как в санатории. Всё по часам: подъем, душ, завтрак, прогулка, библиотека, музей, рукоделие разного рода, чтение, ТиВи, подготовка ко сну, сон. Особое место в жизни — посещение врачей, осмотр тела, контроль выделений…
— И сколько времени можно прожить в таком режиме? Жаль, что Стругацкие не написали на эту тему фантастический роман. Там каждое утро прилетает робот и спрашивает: не пора ли посетить Альфу Центавра?
— Наверное, прав Окуджава: «Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке», как ты считаешь? Значит, мне удивительно повезло, у меня есть ты…
25
В борьбе новой России с энтропией победила энтропия, судя по тому, что все деньги населения обесценились в 1998 году. Циля с мужем очень гордились, что сумели купить облигации трехпроцентного «золотого займа» на 5000 рублей на чёрный день. И вот этот день наступил. С первого взгляда это был обычный солнечный сентябрьский денек. На улице напротив сберегательной кассы стояла продавщица с зелено-желтой антоновкой по 6000 рублей за кг. Сёма зашел в сберкассу и протянул кассирше мамино наследство.
— А ведь это недавно почти равнялось цене на «Жигули», — пронеслось в мозгу.
Кассирша без следов сочувствия отсчитала десять бумажек по пять сотен и сунула в окошко. Сёма снова перешел дорогу, добавил к пяти тысячам еще одну и получил пакет из грубой серой бумаги с ароматной антоновкой.
Какое счастье, что он большую часть своей зарплаты сразу же менял на доллары в обменном пункте. Какая-то молодая сволочь-экономист всего пару недель назад предсказывал всемирный обвал доллара. Эта бесчестная власть с горьким пьяницей во главе уже всё знала и спешила урвать у населения последнее. Почему-то вспомнилось из диалога Ивана и Алеши Карамазовых:
— « … Я знаю лишь то, что страдание есть, что виновных нет»…
Сёма усмехнулся:
— Когда это и где в России жалели обездоленных, обворованных властью? Уж не в тридцать седьмом ли году? Или еще раньше — в годах голодомора? Разумеется, Достоевский после каторги вряд ли мог объявить виновным во всех несчастьях народа самодержавие. Если есть страдание, то есть и причина — виновные.
Какие все-таки женщины скрытные существа! Позвонила Ира. Всё спрашивала, как житье-бытье. Потом решилась:
— У меня есть троюродная сестра в Керчи. Пригласила к себе в гости с весны до конца осени. Я решила поехать. Приходи попрощаться. Адрес и телефон я тебе оставлю. Не сердишься?
— Чего мне сердиться? Ты — свободный человек. Ты ведь поездом поедешь? Я готов тебя проводить. До весны еще четыре месяца… Не очень ли ты спешишь сообщить мне эту новость?.. Конечно приду, если ты хочешь меня видеть… Пока-пока, целую.
Когда начинаются неприятности, никогда не знаешь, когда и чем они могут закончиться. Вначале всё шло хорошо, несмотря на дефолт 1998 года. Зарплата упала в пересчете на доллары почти вдвое, но все равно оставалась достаточно высокой, если сравнить с учителями, врачами, инженерами, техниками и рабочими.
Про аграриев сказать трудно, поскольку исторически они вполне способны себя прокормить при условии, что их не будет грабить государство. Но оно всегда грабило земледельцев и даже держало их в положении рабов. Если менять не суть рабской системы, а лишь её форму, то это может привести к социальному взрыву. А что касается генетики, то вековые несправедливость и отсутствие реальных прав у народа в течение столетий формируют рабское сознание. Победившие рабы не могут создать республику. Они могут даже написать конституцию, но кто её будет соблюдать? Рабы могут только отдать свою свободу очередному тирану, царю, автократу. Этот способ управления — самый простой и понятный бывшим рабам и политически, и генетически. За ним тысячелетняя история, культура и религиозная мораль.
Короче, когда начинаются неприятности, надо запастись терпением и спокойно ждать, когда они закончатся. Сёма ехал с Иваном Зыбиным на автобусе, пользуясь утерянным кем-то пенсионным удостоверением. Тогда московская власть разрешила бесплатный проезд ветеранам труда, а Сёме как раз не хватало полгода до получения законного документа. В автобус вошли три молодых парня и начали шерстить безбилетников. Сёма уже привык к своей липе, и пару раз она его выручала. Он даже хвастался Ивану, какой он ушлый. Иван посмеивался.
И надо ж такому случиться, что один контролер увидел, что пенсионный билет слишком ветхий, запросил паспорт. Паспорта не оказалось, пришлось выйти с контролерами. Зыбин его не оставил — мало ли что придет молодым в голову. На свежем воздухе Сёма понял, что надо заплатить ради всей относительно честной жизни. Пришлось упрашивать, унижаться… В конце концов Сёма вытащил из пистончика пятидесятидолларовую бумажку, и бригадир смилостивился, порвав в клочья липовое удостоверение.
Вторая неприятность была куда тяжелее.
Газпром решил, что содержание 250-ти человек после дефолта ему ни к чему, особенно после рискованного эксперимента в Астраханской области, который провели «подземщики» соседнего института совместно с министерством обороны.
Идея состояла в том, чтобы пробурить солевой пласт и на определенной глубине взорвать ядерный заряд. По расчетам специалистов вскоре после взрыва на глубине должна была образоваться почти идеальная шаровая полость внутри солевого пласта. Экономия времени колоссальная, никаких проблем с рассолом. Очень похоже на анекдот про рыбалку:
— Поехали на рыбалку! — Да я не умею ловить рыбу. — Чего там уметь, наливай да пей!
Короче, решили взорвать пять зарядов. А чего нам мелочиться!? Спустя месяц поступило распоряжение использовать две емкости для хранения химических отходов. Ну, и стали в эти емкости пихать всё, что негоже. А за проделанную работу министерство выписало огромные премии, доложили самому президенту, какие у нас умельцы еще бывают. Левши не перевелись еще на Руси!
В общем, премии скушали и об оборонном объекте забыли. А соль-то осталась той же, что и миллионы лет назад. Потекла она, как пластилин и стала выпихивать всякую дрянь наверх, к добрым людям, которые пару лет назад её через скважину совали в емкость. Теперь этот, с позволения сказать, рассол стал радиоактивным и оч-чень опасным для жизни.
Когда вступают в борьбу властные структуры, никакие ордена не спасают. Директора института мягко попросили уйти на пенсию, подарили трехкомнатную квартиру, а институт расформировали. Сёме повезло лишь в том, что в отделе кадров симпатичнейшая женщина успела оформить ему пенсию. По этому поводу Сёма позвал её и Зыбина в ресторан, где они очень уютно посидели, повспоминали, как они хорошо прожили последние десять лет, и даже расцеловались на прощанье, пообещав звонить-не-забывать.
26
Читатель, наверное, подумал, что неприятности у Семёна Ароновича на этом закончились. Ничего подобного. Ясно, что свежеиспеченный пенсионер, не умеющий толком поменять уплотнение в кране на кухне, считающий тараканов в своей лысой голове, никому не нужен, и никто не согласится читать его статьи даже в солидных научных журналах.
Однако хотелось жить, не очень себе отказывая, особенно в деликатесах. Живем-то один раз! За время работы Сёма наменял долларов 22 тысячи. Сделал себе тайник в полу под диваном и стал считать, сколько месяцев или лет будет жить в своё удовольствие. Намереваясь прожить еще лет двадцать, то есть 240 месяцев, он вычислил, что в месяц сможет себе позволить прибавку в 100 долларов. Если же удвоить расходы, то срок привольной жизни уменьшится ровно вдвое, а потом он останется лицом к лицу с нищей пенсией, даже зубы сделать будет не на что.
Расчеты сильно испортили ему настроение. Оформление пенсии прошло как по маслу, но затем жесткий распорядок дня, никакой поблажки! Обувь должна быть практичной, запас мыла, одеколона, полотенца, простыни, носки, трусы и особенно аптечные товары вплоть до антибиотиков — всё привести в порядок. Чистка домашней библиотеки. Оставить только десяток самых любимых книг и справочники. Всё лишнее — продать! Слава Богу, власть еще не закрыла импровизированные черные рынки, куда обнищавшее население тащило скопившееся барахло в надежде выручить деньги на хлеб насущный.
Детское питание пока не подорожало. Сёма купил полиэтиленовые пакеты, подбирал выброшенные стеклянные банки, тщательно мыл их и сушил, находил крышки и упаковывал сахар, макароны, пшено, гречку. Растительное масло выбирал импортное, животное масло употреблять прекратил — вредное и скоропортящееся. Ходил по рынкам и высматривал раритеты, потом дома чистил, покрывал лаком или полировал. Из дерева или пластика делал подставки, приклеивал минералы, металлические изделия. Субботу и воскресенье посвящал посещению рынков и комиссионок. Пополнил инструментарий — ножи, отвертки, дрель, сверла, точильные камни, паяльник с запасом паяльного сплава… Упаковался на двадцать лет вперед, как Робинзон Крузо. Постановил для себя — с появлением грибов и ягод регулярно ехать до окружной дороги и набирать рожденное природой по максимуму. Ягоды — это варенье, грибы — в маринаде и сушеные. Травы собирать по справочнику и сушить на зиму, добавлять в чай.
В наследство от Арона Сёма получил отвратительное зрение. Без очков терялся в пространстве. На черном рынке приобрел две пары в стальной оправе для работы и одни очень сильные для рассматривания мелких деталей. От Цили Сёма унаследовал миллион родинок по всему телу и склонность к нервическим припадкам. За такое наследство он возненавидел обоих родителей и однажды выкинул все фотографии и письма в мусорный ящик, а два старинных альбома в потертых бархатных обложках оставил на предмет продажи.
Жизнь продолжалась. Больной и вечно пьяный президент наконец нашел себе преемника — тощего кагэбэшника, который ранее таскал портфель с бумагами за мэром Санкт-Петербурга Собчаком. Вскоре выяснилось, что этот серый представитель конторы свободно владеет немецким языком, что он явно не глуп и не читает по бумажке. Наши демократы удивились и … успокоились. Среди них не нашлось практически ни одного претендента на высший пост в государстве, что вызывало недоумение и даже смех: столько лет сидели в тюрьмах и психушках, можно было бы найти и продвигать своего кандидата во власть. Так нет! Даже войну в Чечне не остановили. Одним словом — импотенты! Но в рабской стране кто-то должен взять на себя ответственность за её судьбу, иначе снова возникнет русский бунт — бессмысленный и беспощадный.
27
Бог карает расчетливого еврея. Запланировал дожить до 80. Ты до 70 доживи! Ничто не вечно под луной, в том числе и доллары. Вот ты помрешь раньше, и твои доллары суммой в 22000 или чуть меньше достанутся кому попало, человеку, который просто оказался рядом.
Выполнив большую часть программы по реализации малонужных и ненужных вещей, Сёма решил, что вторая комната ему совершенно не нужна. Значит, надо сделать обмен с доплатой. Сколько же запросить? Да те же 22000. Возникшая idem per idem не давала ему покоя.
Он выбрал пригожий солнечный день и отправился в Банный переулок. Все эти годы пронеслись до пенсии белыми лебедями и скрылись, как пелось в песнях, в туманной дали. У Семёна все они перемешались так, словно вместо него некто прожил жизнь, не бросивши векам ни мысли плодовитой, ни гением начатого труда. Три десятка статей и два авторских свидетельства. Они состарились очень быстро, потому что масса научной информации удваивается каждые двадцать лет. Вот только о дефектах каменной соли они с Зыбиным что-то разумное, но не вечное создали, так что человек десять могли и прочесть. По индексу цитируемости Семен даже смотреть не стал, чтобы не расстраиваться…
Ах, забыл он прописную истину, что любое серьезное дело должно решать сначала со сбора информации. Доверился своей трухлявой памяти. Ничего он в Банном переулке не нашел, никаких бюро по обмену. Слонялся как дурачок по Рижскому рынку, потом нашел какую-то словоохотливую тетку, которая призналась, что недавно сменяла две комнаты в разных концах города на «однакомнатную» и удачно, близко от метро. Может дать и телефон «обменщицы». Запишите: 499-203-7669. Да пожалуйста! Почему не помочь хорошему человеку!
Вечером Семён позвонил веселой бабенке, судя по голосу, лет тридцати пяти. Договорились не откладывать дело, идти в ЖЭК и милицию, сделать копии с документов и права на квартиру, потом позвонить Ангелине.
— Мужа звать Михаилом, он мне помогает в бизнесе, так что если есть вопросы, обращайтесь к нему.
К концу недели они появились у Семёна. Она в оренбургском платке, он в кожанке. Огромный мужик под метр девяносто. Осмотрели квартиру и остались довольны.
— Вы мне найдите обмен в моем районе, не очень далеко от метро Щелковская. — сказал Семен. — Мне здесь всё знакомо. Другие районы не предлагайте.
— Будем стараться, — заверила Ангелина.
— И еще о деньгах — только доллары и ни одной копейки я не уступлю.
— Поняла.
Недели через две Ангелина пригласила Семёна посмотреть вариант. Они поехали в район Черницыно, что слева от Щелковского шоссе.
— Это хорошо, — подумал Семён, близко окружная дорога, а за ней лес. Можно за пятнадцать минут пешком дойти…
Хозяином квартиры оказался человек «кавказской» национальности. Это насторожило Семёна, но потом он успокоился — мне что, с ним детей растить!? На полу лежал большой ковер, мебели почти не было. Совмещенный санузел. Мелькнуло в сознании:
— Зачем я всё это затеял? А с другой стороны, кому я должен оставлять имущество? Помру — выкинут всё в мусорный ящик, соседи по подъезду растащат мелочи. Так и надо уходить. Чтобы и следа не осталось. Успеть бы потратить доллары...
Согласились в день обмена встретиться подписать документы и вручить Семёну деньги. Переезжать на следующий день с утра.
— Посмотрите, может мебель возьмете, мне столько не нужно, — сказал Семён Казбеку.
— Нэт, нэ нада, — отвечал тот. — Я лублу нови вэщ. Твой квартира дольжен быт пустой. Понял? Я прихожу, даю дэнги и дасвиданя. Понял?
Действительно, к моменту отъезда с мебелью на новую квартиру Казбек пришел, осмотрел пустые комнаты, кухню и санузлы, потом сказал:
— Давай всэ клучи! От пачтового яшшика тоже! Вот мои клучи.
Потом вытащил две пачки по 10000 в банковской упаковке и отсчитал из кармана еще две тысячи.
Прибыв на новую квартиру, Семён понял, что под ковром на полу был совершенно изношенный паркет и вообще — квартире требовался хотя бы косметический ремонт. Вид из окна с высоты второго этажа открывался на огороженную бетонными стенками помойку. Небось, летом окно не откроешь из-за мух. Придется сетки на окна поставить. Ладно. Сам хотел прожить остаток дней без особой нужды…
Так прошел год. За тысячу долларов рабочие заменили часть паркета, отциклевали пол и покрыли лаком. Обои содрали и оставили голые побеленные стены. Семён подумал даже, не украсить ли их недорогими эстампами… Еще через полгода, когда закончилась вторая тысяча долларов, он решил распечатать одну пачку. Взял одну купюру из середины и пошел в валютный обменный пункт. Дождался, пока уйдет очередной клиент и подошел к окошку кассира.
— Вы где эти сто долларов взяли? — строго спросила пожилая женщина в окошке.
— Я меховую шубу продал на толкучке, от жены осталась, — соврал Семён, чувствуя слабость и тошноту.
— По инструкции я обязана вызвать милицию, и они вас задержат, как распространителя фальшивой валюты. Берите ваши деньги и сожгите дома, чтобы их следа не осталось, — она кинула сто долларов в ящичек и быстро передвинула его Семёну.
Он схватил купюру трясущейся рукой и кинулся вон.
Случившееся с ним несчастье он считал несправедливостью судьбы, но вспоминая жизнь год за годом вплоть до нынешнего «юбилея» в 65 лет, он не мог не признать, что по накалу страстей она мало чем отличалась от дождевого червя. И вообще: все это — полустертые циклы развития от детства к отрочеству, далее к юности и вот уже в тридцать — зрелость, и общество требует от мужского пола проявления гендерных свойств для размножения, защиты страны, исполнения гражданских обязанностей. А ради чего? Для того, чтобы еще через тридцать — крошечный промежуточный интервал между жизнью и смертью — смиренно отойти навечно в никуда или провести еще лет десять, осмотрительно ставя ногу на лестнице каждый раз, чтобы не вывести из строя уже пострадавший коленный сустав? Чтобы, растеряв свои зубы по поликлиникам, заменить их протезами в шестьдесят?
Движимый странным любопытством, он отправился хорошим майским утром в храм усопших и сожженных недалеко от Октябрьской площади. Номер захоронения он не знал, но пожилая дама по имени и датам рождения и смерти нашла отца и объяснила, где его искать. Он вскоре нашел под стеклом урну с пеплом родителя. В душе ничто не трепыхнулось. Одна лишь мысль:
«Вот сейчас я на пятнадцать лет его старше. Помню, как Наташа вцепилась в мой рукав, когда его опускали в яму крематория. Как она рыдала! Все эти родственники за последние тридцать лет ушли. Туда им всем и дорога. И вообще, любить жизнь, когда тебя со всех сторон одолевают болезни, просто немощи, ослабление мозговой деятельности, — это придуманный кем-то идиотизм. Это же просто смешно — любить противоположный пол за разрешение в течение десяти-двадцати минут в сутки пребывать своим членом в их теле!
Возвращаясь из крематория, он решил написать антибожественную комедию, дабы воздать в полной мере всем и за всё.
— Торопиться с этим я не собираюсь. Интересно, что из моего замысла получится…
В народе говорят, что человек предполагает, а Господь располагает. В том числе и самой жизнью человеческой. Ну, сам-то он и пальцем не шевельнет, но Воланд или другой падший ангел? Да пожалуйста!!!
От мая до декабря всего-то шесть месяцев. Выйдя 13 декабря из дому и направляясь к метро, Семён неловко поскользнулся, взмахнул руками как птица, и обрушился затылком, с которого слетела шапка, о край тротуара.
Терцины Семёна Розенбаума
* * *
Заканчивая жизнь свою земную,
В бессмертие не веря на копейку,
Я снова оказался на помойке...
Поэтому кто мог меня пинали.
А мой отец из бывших комсомольцев,
Придя с работы поучал меня:
В учебе нужно быть, конечно, лучшим,
Из лучших лучшим, так как ты еврей.
И он сгибал натруженную спину,
Над кульманом склоняясь после службы.
* * *
Свои занятья называл халтурой
И получал копейки за халтуру.
Так для чего учиться на пятерки?..
Упреки горькие от милой мамы
Он заглушал художественным свистом.
О да! Свистеть он был всегда мастак.
Концерты, арии я слушал на дому.
Так слух развился волей иль неволей,
Поскольку жили в комнатенке тесной.
В соседней, девяти квадратных метров,
Теснились дед и бабка, тетка Лиза,
С хроническим её бронхитом вечным.
Я помню вонь захарканных платков!
* * *
Единственным пространством в милом детстве
Прямоугольник грязного двора,
Где прислонилась, подбоченясь, яма,
Наполненная до краев ужасным калом,
В котором и должны по мысли Данте
Враги поэта тыщи лет сидеть.
Не чаще, чем лишь раз единый в месяц,
Во двор въезжала черная машина
С резиновой трубой, висящей сбоку,
И заводила хриплую сосалку.
* **
Тогда во всех домах закрыты окна,
А мы бежали поскорей к Тверской,
Где выхлопы казались ароматом.
Всегда там много фантиков валялось…
А мы играли в фантики, как в деньги.
Конфеты в них сожрал Великий Сталин!
А может, Ворошилов, Каганович
Или глава Верховного Совета,
Глава всего Союза — Яков Шверник?
Но классный фантик для игры важней!
* * *
Та улица в честь Горького Максима
Была в насмешку властью названа,
Поскольку Горький ими был отравлен.
Но это я узнал уже в студентах…
Учился. И притом довольно скверно.
Потом, как батя, вылез в инженеры.
С такой же мизерной как вошь зарплатой.
Читал истлевшие от старости отчеты,
Чтобы скопировать и подписать у шефа.
И премия была — пятнадцать «рваных».
* * *
В сентябрьский день сорок шестого года
Пошел я в школу в первый класс впервые,
Держа в ладошке потной руку мамы.
Блестя на солнце круглыми очками,
Во френче цвета хаки нас встречал
Директор нашей очень средней школы.
Мужской, под номером сто тридцать.
Директор говорил, что наконец
Народ советский победил фашистов.
Да здравствует советский наш народ!..
* * *
Теперь вы, сыновья великих предков,
Должны учиться только на отлично,
Чтоб доказать, что их вы все достойны.
Тут мама в восхищенье прошептала:
«Какую речь сказал нам твой директор!
Иди сынок, старайся и учись».
Как овцы мы построились в затылок
И потащились на второй этаж,
Ведомые невзрачной старушонкой.
Так начался десятилетний срок.
* * *
Учительница первая моя,
Чье имя Клавдя Николавна,
Теперь со мной до самого конца.
Она звала нас рвотным порошком,
Скотинкою безрогой называла,
Учила арифметике с письмом.
И повернувшись личиком к доске,
Бывало, не стесняясь нас, мальчишек,
Чесала пальцем попу в середине...
Ходила целый век в зеленом платье.
* * *
Не знаю почему, мне было стыдно
Глядеть на странную её бесцеремонность.
Об этом я сказал однажды маме,
Но мама не смеялась, а сказала:
«Быть может, у неё в кишках глисты...»
Глисты? Скажи, а что это такое?
«Ну, что-то вроде белых червячков,
Что ночью вылезают и яички
Откладывают в середине попки».
Я помню, как меня вдруг затошнило.
* * *
Гуртом овец сходили со ступенек,
За нашей старой Клавдей Николавной.
А маленький и юркий Вовка Трахтман
На матерном мочил свои присказки.
Залупа конская! — кричал в восторге,
Пизда японская! — кричал, чтоб было складно.
Но в общем шуме Клавдя Николавна
Не слышала проказника, а мы лишь
Надменно над Володькой насмехались —
Ишь, тоже материться научился!
* * *
Я рос трусливым пакостным жиденком.
Папаша мой, склоняясь над «халтурой»,
Велел мне быть отличником, как помню.
Но я всегда терпеть не мог учиться,
И только страх отведать ремешка
Держал меня в стенах проклятой школы.
Сильней ремня боялся я Шматко,
Драчливого пацанчика из класса,
Которого дразнили «рыбий глаз».
О, сколько мук тогда я натерпелся!
* * *
Когда в дверях я тихо появлялся,
Его лицо довольно улыбалось.
Он предвкушал начало наслаждений.
Которые продлятся целый день.
То дернет за ухо, то даст ногой по попе,
И терпеливо ждет, когда начну я
Рыдать, роняя сопли на штаны.
И, понижая голос, говорил он:
Убью тебя, еврейское отродье.
Одним жидом в Союзе меньше станет!
* * *
С тех пор возненавидел я еврейство.
То самое, что чтит еврейский ум
Превыше силы, власти и удачи.
………………………………………
………………………………………
………………………………………