РОССИЙСКИЙ
АНТИВОЕННЫЙ ЖУРНАЛ
здесь только литература

​

 

Я не люблю

Да, я не люблю людей с медленным неповоротливым умом, с их вечными попытками «сделать как лучше» тогда, когда все и так хорошо. С их идиотским «esprit de l'escalier», когда лучшие шутки приходят в голову после прощания с хозяевами по дороге из гостей домой.

Или когда тебя где-нибудь в недружественной среде (читай наша совковая очередь, поликлиника, магазин и пр.) прикладывают «мордой об стол», а ответить спокойно и с достоинством ты не в состоянии.

Я не люблю несообразительных, не умеющих видеть перспективу событий и отношений. Я хорошо знаю эту категорию людей. Потому что я — сама такая.

 

И не надо ко мне тянуться

Говорят, что чем значительней человек, тем более естественно и дружелюбно (это я так избегаю слова «проще») он себя ведет. Как это верно. А слово «простой» мне не нравится. Нас в детстве упорно учили, что это качество является главным достоинством «нашего человека» (кто помнит, тот поймет). «Простой человек, простая история, простые истины, простая жизнь …»

А потом советы доброжелателей: «Не усложняй, будь проще, и народ к тебе потянется…» Отличная фраза появилась не так давно. Да вы ее, наверное, и без меня помните: «Я не буду проще. И не надо ко мне тянуться».

 

Многие знания

Многие знания — не только источник многих печалей. Многие знания, на мой взгляд, — иногда еще и причина головной боли, раздражения и желания знать как можно меньше. Знать и думать — это разные вещи. И для «размышлизмов» знание не всегда полезно. Знание — это готовый продукт, готовый для потребления. Мы, по сравнению с нашими предками, больше знаем, но меньше думаем, в смысле — размышляем. Информированность все чаще подменяет собой ум, а информированные люди и умные люди иногда никак не пересекаются.

 

Сумерки

Самое грустное время суток для меня — от четырех до шести часов вечера. И летом, и зимой. Зимой это называется просто «сумерки» — странное и тяжелое слово. Летом — это еще разгар дня, но все равно «сумерки» проступают и тогда. Я боюсь этого времени и обычно в эти часы маюсь, даже если очень занята. В моем романе «Жить легко» главный герой говорит о том, что это время суток для него фатально. Он боится этого времени и ждет от него самого худшего. Я не очень боюсь, но мне в это время часто хочется плакать. И зимой, даже когда дома тепло, мне в эти часы холодно.

Конец дня, и конец года… Раньше это был повод для радости, ожидание праздника. Сейчас, скорее, повод для грусти и тревоги. Наверное, это то, что отличает молодость от «не молодости».

 

Райские яблочки

«Кто варит варенье в июле...» Чудесное стихотворение поэтессы Инны Кабыш. Найдите его в интернете, не пожалеете.

А кто помнит варенье из райских яблочек?

Прозрачные, темно-оранжевого цвета, с малюсенькими косточками внутри. Косточки просвечивали сквозь мякоть, а сами яблочки напоминали драгоценности из сказок Бажова.

Такое яблочко брать ложкой рука не поднималась. Рука поднималась для того, чтобы осторожно вытянуть двумя пальцами такое яблочко за длинную ножку из розетки и целиком отправить его в рот.

А потом чай — крепкий, ароматный, темно-золотистый, заваренный по-настоящему — в пузатом фарфоровом чайнике с тонким изящным носиком.

Ну что, слюноотделение уже началось?

У меня тоже. Так что пошла я пить свой зелёный чай. Из пакетика. И без райских яблочек.

 

Реванш

Знакомство с историями «роковых женщин» приводит к выводу о том, что закономерность их восхождения — это, как правило, несчастливое детство, комплексы, бедная юность, желание взять реванш. Если посмотреть на истории успешных мужчин, то часто мы видим то же самое.

Хотя в той или иной мере мы все берем реванш у жизни — и те, кто признается в этом, и те, кто не признается. И редко у кого бывает безоблачное детство, и мало кто избавлен от комплексов, ну а бедность в юности часто затягивается на долгие годы.

Мы — реваншисты. У каждого есть свои счеты с прошлым.

 

«Упади!»

Прочитала, что во время Олимпиады 2014 г. российские болельщики кричали украинским биатлонисткам под руку: «Упади! Промахнись!»

И сразу же вспомнила, как тогда же шведский тренер менял на трассе нашему спортсмену сломанную лыжу, несмотря на то, что шведский лыжник тоже участвовал в том же забеге.

 

Новое слово

О, великий и могучий русский язык, спасибо тебе за твое долготерпение! Знакомьтесь: новое слово — сисруйка. Оно образовано совсем не от того глагола, о котором мы подумали.

Это прозрачная или в сеточку (see through) маечка или кофточка.

Так что с новым красивым словом вас, уважаемые любители и знатоки русского языка.

 

Это случилось очень холодным утром

Нью-Йорк. Иду сегодня по улице. Ветер ледяной сбивает с ног, снежные завалы, холодина. Впереди меня идет чернокожий парень, негр по-нашему, с собакой. Одет кое-как. Из «теплых» вещей — бейсболка и длинный шарф.

Собака мерзнет, плачет, прижимается к нему. Парень снимает с себя шарф, обматывает им своего отнюдь не маленького «собачениса», получает длинный сверток, похожий на сосиску, берет эту шерстяную сосиску на руки и несет.

 

Я читаю «Сноб»

Регулярно. Но понимаю, что сама никогда там писать не буду. Потому что они меня сожрут. И на косточках моих «потанцюют».

Самого читаемого автора Алину Холину я заинтересованно не люблю.

То есть не хочу ее читать, а читаю. Тоже, наверное, какие-то «латентные» (любит Алина это слово) механизмы включаются. Но не те, которые она подразумевает.

Включаются механизмы отторжения. Хотя понятно, что это «вкусовые пристрастия», не более того. И, вообще, личное дело каждого.

Но. Я хочу, чтобы мужчины оставались мужчинами. Со всеми своими достоинствами — в прямом и переносном смысле слова — и с огромным количеством мужской дури, которой нам, романтическим девам, часто не понять. Я хочу, чтобы было то, чего мне не понять. Я хочу, чтобы была другая планета под названием «мужчина», а не моя подружка Виталик.

 

Контрастный душ

Это если после Ницше засесть за философию Веллера. Весело, просто, много хулиганства. Я люблю его философские труды так же, как не переношу его беллетристику и его придурковатого майора Звягина. Прости меня, Михаил Иосифович. Зато я говорю правду.

Один из самых трудных, непостижимых для человеческого разума вопросов, есть вопрос осознания своего небытия после кончины. Оба говорят о том, что постичь мир без самого себя человек не в состоянии.

Но, возражаю я, мы очень даже легко представляем мир до нашей жизни. Мы вполне комфортно себя чувствуем, мысленно путешествуя по прошлым временам, эпохам, где нас еще нет, и это ничего не меняет. Мы с увлечением читаем, фантазируем, изучаем мир, который был до нас. И, как правило, это у всех получается. Значит, с такой же легкостью можно представить и мир после нас. Ничего, ничего не изменится. Л.Н. Толстой писал: «И будут те же березы, и те же грибы, с прилипшей к ним травинкой на шляпке…» — цитирую по памяти. Все будет точно так же. Но нас уже не будет. И, увы, очень мало кто, а может быть и никто этого не заметит. Это уже как кому повезет.

 

Закон бутерброда

Попробовала изучить законы Паркинсона в книжном варианте. Толстенная серьезная книга, ничего общего с тем, что мы обычно думаем про «бутерброды маслом вниз» и «все будет еще хуже, чем вы думаете». По-моему, в этой книге все больше научно, чем популярно. И это делает ей честь.

 

Старая фотография

Давно, 90-е годы. Прикидывается ручной кошечкой моя любимая подруга Ирка Королева. Да, та самая, из «Маленькой Луны». Последняя фотография тех лет. Позади сумасшедшая дружба, впереди — двадцать с лишним лет разлуки. Мы еще не знаем, что она станет миллионершей, взлетит на самый верх, переживет несколько зубодробильных романов и потеряет почти все. И не догадываемся, что я потеряю почти всех, а потом уеду в Америку и начну писать книги.

Хорошо, что человеку не дано знать свое будущее.

 

Пятая колонна

«... Она сидела за столиком кафе на самом проходе…

Мимо нее пробегали официанты, почти задевая подносами ее растрепанную голову. Она смотрела в свой высокий прозрачный стакан и, казалось, внимательно считала ягоды шиповника, которыми он был наполнен. Чай был горячим, ее сдвинутые пальцы крепко обнимали стеклянные стенки.

Еще немного, и она возьмет свою большую черную сумку, больше похожую на мешок, поднимет шерстяную шапку, упавшую на пол рядом со стулом, и затеряется в плотной толпе людей, которые медленно двигались по бульварному кольцу.

Он коротко выдохнул, как перед рюмкой водки, встал со своего места рядом с окном и подошел к ней.

Она тряхнула головой и, чуть усмехнувшись, взглянула на него. Как будто знала, что он должен был подойти.

Он вовремя понял, что лучше не врать, поэтому сделал то, что хотел. Поднял с пола ее шапку и сказал:

— Я боюсь, что вы сейчас уйдете. Как вас зовут?

Она по-детски съежилась, и волосы ее почти закрыли стакан. Помолчала.

Потом выпрямилась, откинулась на спинку стула и решительно, как будто сжигала за собой мосты, призналась:

— Меня зовут «Пятая колонна». И я зашла сюда погреться. Сейчас я опять пойду к ним, — она кивнула в сторону толпы демонстрантов за окном.

— Господи, вы даже не представляете, какое это счастье! А я — «Белоленточник и Национал-предатель...»

Это не отрывок из романа. Просто случайная фантазия о том, как могло бы выглядеть знакомство весной 2012 года. Придумано было тогда же, в «Шоколаднице» на Гоголевском бульваре в Москве. Но с тех пор все изменилось…

 

Миллиметровка

Почему-то именно мелочи глубже всего врезаются в память и заставляют мучиться и их стыдиться. Крупные, глобальные события требуют совсем другой системы координат на нашем эмоциональном поле.

Все это похоже на бумагу для черчения, которой мы пользовались в школе.

Там есть совсем мелкие миллиметровые клеточки, есть крупнее — сантиметровые, и есть дециметровые квадраты.

Ничтожные, казалось бы, эпизоды сидят в своих миллиметровых гнездах. И как больно они жалят, как много раз заставляют к ним возвращаться…

Вот я почти тридцать лет назад. Совсем недавно. Это раньше казалось, что двадцать или тридцать лет — огромный срок, теперь я знаю, что это совсем немного. Я уже четвертый год в командировке за границей, очень стараюсь и горжусь собой и потому с удовольствием тороплюсь с обеденного перерыва на работу. Навстречу мне идет полненькая мамочка с сыном-первоклассником. Обоих я знаю, они тоже командировочные. Их папа преподает физкультуру в нашей школе и делает это очень хорошо. Они из глубокой провинции, робкие, очень вежливые и симпатичные. Как попали на такое блатное место — не знаю. Я прохожу мимо, делая вид, что не замечаю их. Почему — ответа нет. И за спиной слышу удивленный вопрос мальчика: «Мама, а почему тетя с нами не здоровается?» И тихий голос матери: «Тетя нас просто не заметила».

Мне ужасно хочется догнать их и сказать, что тетя все заметила, что тете очень стыдно, и что она «больше не будет». Тетю ведь саму часто унижают вот так же ни за что, просто для того, чтобы место свое помнила, а теперь она решила отыграться на маленьком мальчишке. Но я почему-то молча иду дальше. И единственное, на что я могу надеяться, так это на то, что мальчику на его пути за эти тридцать лет встречались и другие, более умные тети. А я с этим камнем на душе буду и дальше бодро шагать по жизни.