ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Вельск

 

С 24 февраля 2022-го один из основных вопросов, вокруг которого ломаются копья и садятся голоса в лютых спорах, это — поддерживает или нет войну российское население?

Тесно связанный с этой темой второй вопрос — насколько эффективна пропаганда.

Свободные СМИ публикуют экспертные мнения, политологи убеждают слушателей в бесчисленных эфирах, социологи пытаются проводить исследования, хотя во время войны в тоталитарном государстве это делать крайне трудно.

В основном как всегда расхождения полярны: примерно половина специалистов полагает, что народ войну не поддерживает, потому что (далее следует список весомых аргументов), другая половина — что народ всеми конечностями за (далее следует список весомых аргументов). Иногда робко отмечают, что часть народа поддерживает, часть — не очень и наоборот (и далее следует список весомых аргументов).

Ничуть не умаляя значимости всех этих исследований и дискуссий, я, пожалуй, расскажу то, что видел в регионах своими глазами и слышал своими ушами и потом сделаю некоторые обобщения.

… Купе поезда Москва-Воркута, дело к пяти утра, мы подбираемся к Вологде. За окном сереет рассвет, стоит плотный-плотный молочный туман, в котором тают редкие огоньки маленьких поселков и крохотных заросших полустанков; перестук колес, скрипит вагон.

Меня будит попутчик на верхней полке, будит резко, ударом по руке.

— Ты что, с ума сошел? — спрашиваю.

— Храпишь на весь вагон! — возмущается попутчик.

— Ну извини.

Попутчик — крепкий молодой мужик, лицо злое, бешеное. Он смотрит на меня с ненавистью и вдруг выплевывает:

— Тебя бы в окопы под Бахмут, там быстро храпеть отучат…

В Вологде он выходит. Я выбираюсь покурить. Свежо, проводница зевает, ежится. Лето. День будет ясным — небо белое, северное. На вокзале Вологды много полиции и куча военной и вагнеровской рекламы…

… В небольшом городке Вельске на юге Архангельской области никаких реклам не видно. По перрону лениво бродит пара полицейских. Лязгает сцепка, тоненько свистит маневровый тепловоз. Движение по железке здесь очень оживленное… По дороге видел военный эшелон с техникой: танки, БТР. Он шел на север.

Неожиданно жарко, в Москве было гораздо холодней и дождь, а здесь прямо тропики — ясно, солнечно, под тридцать тепла. Тихо. Пахнет смолой.

На стоянке несколько стареньких развалюх — местное такси. Подхожу к немолодому мужику, прошу довести до гостиницы: я в первый раз здесь, ничего не знаю. Он разочарован: близко… Впрочем, через минуту он уже радуется — мы договариваемся о том, что он меня будет возить несколько дней по окрестностям. Всего в Вельске я потратил за несколько дней и далекие маршруты тысяч пятнадцать. Для местных жителей это великолепный заработок, просто свалившееся с неба богатство. «Тачку подлатаю чутка, — планирует водитель. — Давно хотел, а денег нету».

Вельск уютен. В центре города кучкуются старые милые купеческие особнячки, в частном секторе неказистые современные домишки перемежаются с потемневшими северными избами, иногда с грубоватой резьбой под крышами и на окнах. На окраинах — квартал трех-четырех-пятиэтажек, попадаются даже вполне многоквартирники современного вида.

Много краски — даже автобусные остановки украшены рюшечками и цветочками. Вельск, как местные с гордостью говорят, город расписной.

Новая набережная, плитка, скамейки, детвора бегает, мамаши с колясками гуляют… Набережная на обрыве, обрыв над широченной поймой, и где-то вдали блестят воды Ваги и лес за рекой.

Город живой, никак не умирающий.

Люблю такие места: здесь спокойствие, размеренность, никто никуда не спешит. Даже пьяных не видно — не потому что трезвенники, а потому что не буйные.

Ни одной буквы Z нигде нет. Впрочем, рекламу Вагнера я обнаруживаю и здесь — в виде крошечного рваного объявления на столбе.

Дороги в городе скверные, зато к моему удивлению за городом асфальт ровный, гладкий, правда, не везде. Даже на федеральной трассе на Архангельск встречаются участки, где трясет. Но проехать можно даже зимой, даже в некоторые деревни, которые покрупней… В прошлое мое путешествие на север дороги в регионе были адские. «Да, дороги подделали слегка», — соглашается мой шофер.

В одну из таких деревень едем. Деревянные часовни, редко — подновленные, беленые, чаще — полугнилые, еле живые, зеленая медь на куполах или тес. Иногда такая часовенка прямо в чистом поле стоит: красота!

А многого уж и нету. Каменные церкви тоже попадаются, но они моложе; на севере камень появился поздно.

Деревня живописная — разноцветные домики выстроились на холмах (на севере любят, когда пестро). Эти места Грабарь выписывал в своих альбомах. Коровы. Плетни. Вот тут очень много разрухи… Гниют северные избы, зарастает земля сором. «Никому не нужны, — горюет водитель. — Раньше тут все было засеяно, люди жили».

Деревня Семеновское. Нам везет: погода хорошая, сухая — вот сюда бы мы после дождя, наверное, не добрались бы. Полевая дорога от реки прыгает по холмам. На карте значится — памятник архитектуры, амбар Д.М.Петрова. Ищем. Кружу, кружу и выкруживаю: развалина, вся заросла какой-то гадостью. Но еще можно спасти… Можно-то можно, только явно некому.

Рядом тоже памятник: дом некой Алферовой. Это была гигантская северная изба. Остались обугленные бревна. Но в огороде стоит машина, кто-то копошится…

Да, тут явно не до Z.

В соседней деревне вдруг — совершенно новый роскошный храм, а место-то какое! Небольшая речка Пежма: вода чистая-чистая, спокойная, зеленые берега. Так и тянет окунуться.

Отмечаю: да здесь и дома встречаются такие, что и в Подмосковье редко увидишь. Прямо Швейцария, а не Архангельская область. Богато!

— Да, есть тут у нас человек один, — рассказывает мой водитель-гид. — Дома делает, лесопилки у него, все такое… Работу людям дал, вот в родной деревне дома поставил. Хотел старую церковь починить, сказали — никак нельзя, фундамент поехал (действительно, в стороне стоит покосившаяся колокольня старой каменной церквушки). Вишь, тогда новую поставил. Его у нас уважают… Только сейчас хреново…

— Почему?

— А война началась, все стухло. У него знаешь какие раньше были дела? Он дома эти свои в Польшу возил, в Прибалтику, в Финляндию аж. Причем сам денег заработал, мог бы уже дома сидеть, а нет: сам везде бегает, и на лесопилке может, и в мастерских… А с войной как отрезало — и поляки, и финны, все в отказ… Вот сейчас еле-еле концы с концами сводит. Но еще шевелится.

Усмехается мой рассказчик и, лукаво щурясь, добавляет:

— Мы тут упрямые…

Я наслаждаюсь его северным говорком: не такое отчетливое «о», как на Вологодчине, но чувствуется, мягко катается в речи северян. Они тут не стесняются называть войну войной, никакое «СВО» тут не в ходу.

Позже узнаю, что этот предприниматель делает теперь деревянные сборные блиндажи для нужд этой самой СВО.

А водитель раздумчиво говорит:

— Куды деваться-то. Ничего. Переживем… Надо так надо…

Вот это философское «надо так надо», на мой взгляд, наиболее полно отражает отношение жителей глубинки к войне.

 

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Шенкурск

 

На следующий день еду далеко: в соседний город Ше́нкурск. Мало того, что он за 200 км, так еще и за рекой. Это форпост цивилизации — дальше в сторону Северной Двины отсюда тянутся только леса, болота и редкие нищие деревни, которые робко жмутся к рекам. Ни проехать, ни пройти.

В сам Шенкурск тоже просто так ни пройти, ни проехать. Мостов постоянных нет. Наводят понтоны, но в конце мая их еще не ставят. Наверное, вода еще высокая… При мне эскалатор ворочал песок: строился подъезд к будущему понтону.

Хотя формально понтон круглогодичный.

Но понтон — штука ненадежная. Река мелеет, он закрыт. Вода поднялась, он закрыт. Тяжелые грузовики его ломают…

Кстати, паром раньше был платный, частный, и было много жалоб на цену. А частник отвечал — а ремонтировать его на что? На ремонт все деньги уходят! Потом вроде все-таки сделали бесплатный проезд — хотя бы в светлое время суток.

Машины и людей перевозят паромом. Паром не шибко вместительный — несколько легковых машин или один лесовоз или фура. Ходит он по заполнению, приходится долго ждать. Мы ждали час, но случается и часа по три сидишь на бережке, загораешь.

Лесовозы, кстати, на северных дорогах самая распространенная машина. С лесом обращаются нещадно, вырубают, он чуть-чуть подрастает, и его снова рубят, и, уж звиняйте, господа депутаты, никакие законы ваши по этому поводу не действуют.

Пока я загорал и пытался фотографировать северную природу, мой водитель общался с мужиками весьма сурового вида. На меня смотрели недобро: чужак. Я услышал:

— Кто такой?

— Да этот… Турист. Ездит тут…

Мужики сплюнули.

Да, думаю, здесь, пожалуй, от лишних вопросов лучше воздержаться.

На том, шенкурском берегу, на десятки метров по берегу протянулись серые штабеля рубленой осины. Объясняют: это прошлого года… Или позапрошлого. В общем, хрен знает… Успеют вывезти — чего-нибудь сделают, не успеют — сгниет. Мой вельский знакомый, завидев перегруженный КаМАЗ, матерится:

— Смотри! Стволы какие тонкие! Нарубили молодняка, на кой оно такое нужно. На спички разве что… Больше из такого леса и не сделать ничего.

По берегу Ваги в Шенкурске тянутся штабеля, но трогать их нельзя: частное. А дрова в окруженном тайгой Шенкурске надо покупать. Нет проблем: открываю сайты и вижу дрова сосновые или березовые — куб за 1,5 тысячи. Уж не знаю, покупают ли или все-таки так рубят…

Дровяники-то полные. Без дров на севере никуда…

Осенью и весной связь с городом очень неустойчива, а в ледостав или ледоход — ее вовсе нету.

— Весной сломался паром. Месяц сидели впроголодь…

— Почему?

— А как ты сюда еще продукты достанешь? После зимы запасы подъели, за три дня в магазинах что было подъели, а дальше сиди и подтягивай живот… Бензина нету…

Позже разыскиваю в сети фотографии сетевого «Магнита» — пустые полки.

Дороги по тому берегу Ваги такие, что и лесовоз не проедет; местные мелкие торговцы пытались завозить кое-что, но ценники выставляли такие, что дешевле не есть.

Имеется аэропорт, да только, по словам моих собеседников, его даже санавиация не использует, только лесоохрана иногда.

— А если заболел кто?

— В Архангельск. Или в Вологду. Здесь медицины нету… А если вот так как весной, то ложись и помирай, чего делать-то… У нас в коронавирус целые деревни вымирали. А как? Один заболел — и пошло косить. Врачи в иную деревню и не поедут.

Мне растолковывают: вроде бы и в Вельске, и в Шенкурске есть ЦРБ, да и в деревнях встречаются фельдшерские пункты, но специалистов нет, даже с терапевтами проблема. Техники тоже нет. В Вельске какое-нибудь УЗИ сделать можно, но за чем-то посерьезнее уже надо ехать в крупный центр… В Вологду. Или в Архангельск.

Не хотят в маленькие города специалисты, какими бы калачами их власти не заманивали.

Про весенний коллапс писали в местной прессе, приезжали, оказывается, даже депутаты, что-то обещали. А жителям города нужен мост. Они давно просят о мосте. Бывший губернатор Архангельской области Игорь Орлов даже клялся, что есть проект (соответствующий пресс-релиз был почему-то опубликован на сайте «Единой России», очень подходящее место). Орлов обещал мост после 2025 года. Значит, говорят местные, никогда…

Они правы: областной Минтранс теперь честно признается, что денег в региональном бюджете нет, надо обращаться в федеральные ведомства. Федеральным же ведомствам, боюсь, на Шенкурск плевать, деньги нынче в других областях востребованы, военных.

Пишут, что мост через Вагу в Шенкурск нецелесообразен экономически: население города — всего около пяти тысяч человек. Вот эти пять тысяч человек и маются.

Шенкурск совсем малолюден. Пылит по улице разболтанный УАЗ-«буханка»; я на таких в молодости ездил, еще в 80-е годы...

У церкви Зосимы и Савватия рынок: пара женщин торгует какой-то рассадой, зеленью. Рядом лежат и дремлют ко всему равнодушные собаки…

Город древний, а смотреть особо нечего — мало сохранилось совсем истории… Но гулять приятно. Здесь тоже никаких Z и реклам службы по контракту не наблюдается. Здесь людям хватает своих проблем.

Но вот мужчин возраста 20-40 совсем не видно, да и в Вельске это заметно. Мамаш молодых полным-полно, здесь вообще рано замуж выходят и рано рожают. А молодых мужчин — нету.

— А молодежь, она тут не задерживается. Работы-то нет! Кто на вахту, кто в большие города, живет там, а на выходные — к семье.

Я вспоминаю, что в поезде моего злого попутчика сменил в Вологде молодой человек из Вельска: как раз такой вариант. Он в Вологде работает, в Вельске у него жена и маленький сын. По выходным ездит к семье, благо дорога не долгая, всего-то поездом часов пять-шесть, а автобусом и вовсе часа три-четыре.

Узнав, что я как раз туда еду, этот парнишка обрадовался. Это характерно для местных жителей — им нравится, когда к ним приезжают, смотрят, интересуются. Они гордятся своими местами.

Добрые люди.

На радостях парень делится со мной предметом своей особой гордости:

— А у меня брат сейчас в этом... Ну, Запорожье. Народ защищает!

 

Такой симпатичный парняга…

— Ну да, на войну кое-кто подался. Кого забрали, а кто так, сам пошел… — подтверждает потом мой водитель. — Ну а што, деньги хорошие. Жить-то надо. Только жаль ребяток, кто там погиб… Вона на кладбище свежие кресты…

— А украинцев не жаль? — не выдерживаю я.

Водитель осекается и смотрит на меня глазами обиженного ребенка.

— Надо так надо…

Я еще не раз буду встречать такие взгляды.

Зато в Шенкурске на берегу растут великолепные сосны. Вага — река быстрая, вода в ней серебряная; я стою на песчаном берегу и глотаю воздух, напоенный сосной так, что я никак не могу надышаться.

 

 

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Котлас

 

Печорская магистраль привлекает любителей севера и железных дорог своим колоритом: отсутствием электрификации, относительно старым подвижным составом и даже спецификой инфраструктуры. Романтика!

Движение тут, как говорится, как на Невском проспекте. Длинные тяжелые товарняки грохочут один за другим, везут лес, уголь, нефть. Ветка тянется далеко на север, в Воркуту…

Названия станций для московского уха звучат необычно и музыкально: Кулой, Кокшеньга, Шангалы, Илеза, Сулонда. И дальше, за Котлас — Виледь, Урдома… Шиес. Да, тот самый Шиес, где акции протеста против свалки приобрели федеральный масштаб и (редкий случай!) оказались успешными. Кажется это было в прошлой жизни. Разве теперь такое вообще возможно?

Активистов Шиеса до сих пор прессуют: не простили, видать. Буквально несколько дней назад стало известно (об этом SOTA писала), что жителя Урдомы активиста Шиеса Валерия Дзюбу приговорили к трём с половиной годам лишения свободы условно с испытательным сроком в три с половиной года, а его 36-летний старший сын Василий получил год ограничения свободы. У них нашли в сарае ствол от охотничьего нарезного ружья, два револьвера, две банки с порохом, патроны… Какое жуткое преступление со стороны жителя поселка Урдома, расположенного, как описывается в Википедии, среди живописных хвойных лесов на левом берегу Вычегды… Эх, братцы, даже в крупном Котласе большинство на охоту-рыбалку ходит, а уж в поселках-то…

Уж сколько я историй выслушал про «заваленных с одного выстрела кабанов»: «А я кА-а-а-ак пальнул!»

В этих краях местный люд власти вообще не шибко жалует. Да и не только в этих: я и в средней полосе ругань по адресу местных чиновников слышу регулярно, будь то Муром, Рыбинск, Касимов, Старая Руса…

Местных. Но не федеральных.

Жду в Вельске поезд, он немного опаздывает. На перроне кроме меня и все той же пары равнодушно бродящих по платформам полицейских никого нету. Ближе к прибытию появляется дама с ребенком и какой-то полупьяный мужик. Вот и вся посадка. Негусто с пассажиропотоком…

Недалеко от меня у рельсов возятся путейцы. Раздается свисток, и мимо резервом проходит тепловоз, который даже мне, в железнодорожной тематике не сведущим, кажется мамонтом. Ух он и коптит! Когда-то зеленая краска выцвела до салатового цвета…

Работяги распрямляются, провожают раритет взглядами. «С базы запаса вытащили»,  — слышу я.

 — И куда ж его такого?

 — А хрен знает.

Потом вычитываю, что такие старые машины стали замечать повсеместно, их стали ставить в работу. Влияние санкций, что ли? Еще в 2022 году СМИ писали, что «РЖД» «ищет замену подсанкционному оснащению для наиболее мощных в тяговом парке перевозчика трехсекционных тепловозов 3ТЭ25К2М производства Брянского машиностроительного завода». Видать, не нашли покамест.

Подходит мой поезд, и я, наконец-то, вижу букву, правда не Z, а V. Она намалевана на одном из вагонов: скорее народное творчество, чем официальный трафарет. Ну, хорошо…

Посадка — минута. Вскакиваю в вагон, отправляемся, проводница спрашивает насчет чаю-кофе и пытается втюхать мне всякую ерунду типа открыток с детскими рисунками: «купите открыточку, деньги пойдут на лечение больным детям». На самом деле рисунки милые. Одну я покупаю. Понравилась.

На груди у проводницы красуется георгиевская ленточка. У нее усталое лицо и мешки под глазами. «До Котласа? Редко у нас тут отсюда до Котласа ездиют…»

Задремываю. До Котласа по прямой 245 км, по трассе — 389 км, на поезде четыре часа. Вокруг — тайга, тайга, болота, болота, маленькие пристанционные поселочки. Кое-где дымятся печные трубы — похолодало.

Я раздумывал над вариантом проехать на машине, но меня отговорили: плохая дорога, да еще большим крюком через Тарногский городок и Устюг. Прямой трассы между Вельском и Котласом нет.

Судя по карте, есть еще какая-то подозрительная дорога вдоль реки Устья, но она выдает такие зигзаги: километров на 100 туда-сюда. Совсем боязно там ехать, тем более на небе сгущаются тучи, не дай бог, дождь пойдет. Застрянешь еще в тайге и — кукуй, пока добрые люди не вытащат, а связи там, чтобы вызвать эвакуатор, нет. То есть совсем нет. И в поезде — только на крупных станциях. Между ними телефон становится бесполезной игрушкой.

По железке выходит и быстрее, и комфортнее…

Котлас для путешественника скучен. Это большой советский индустриальный город, расположенный в месте слияния двух красивейших северных рек: Вычегды и Северной Двины. Основа его жизнедеятельности — железная дорога и огромный ЦБК в городе-спутнике Коряжма.

Юг Архангельской области, почти на границе с Коми, почти на границе с Вологодчиной и Кировской областью… Пятно цивилизации среди бесконечных лесов.

Исторически Котлас отмечен помимо промышленности Котласлагом, о котором писал Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ» (и не только он): «Напряжённей и откровенней многих была Котласская пересылка. Напряжённее потому, что она открывала пути на весь европейский русский Северо-Восток, откровеннее потому, что это было уже глубоко в Архипелаге, и не перед кем хорониться. Это просто был участок земли, разделённый заборами на клетки, и клетки все заперты. Хотя здесь уже густо селили мужиков, когда ссылали их в 1930 (надо думать, что крыши над ними не бывало, только теперь некому рассказать), однако и в 1938 далеко не все помещались в хлипких одноэтажных бараках из горбылька, крытых… брезентом. Под осенним мокрым снегом и в заморозки люди жили здесь просто против неба на земле. Правда, им не давали коченеть неподвижно, их всё время считали, бодрили проверками (бывало там 20 тысяч человек единовременно) или внезапными ночными обысками.

Позже в этих клетках разбивали палатки, в иных возводили срубы — высотой в два этажа, но чтоб разумно удешевить строительство междуэтажного перекрытия не клали, а сразу громоздили шестиэтажные нары с вертикальными стремянками по бортам, которыми доходяги и должны были карабкаться как матросы (устройство, более приличествующее кораблю, чем порту).

В зиму 1944-45 года, когда все были под крышей, помещалось только семь с половиной тысяч, из них умирало в день пятьдесят человек, и носилки, носящие в морг, не отдыхали никогда. (Возразят, что это сносно вполне, смертность меньше процента в день, и при таком обороте человек может протянуть до пяти месяцев. Да, но ведь и главная-то косиловка — лагерная работа, тоже ведь ещё не начиналась. Эта убыль в две трети процента в день составляет чистую усушку, и не на всяком складе овощей её допустят)».

Такая история наложила свой отпечаток и на день сегодняшний: здесь помнят о лагерях, о ссыльных, о заключенных. Особенно часто вспоминают о ссыльных поляках: в 1939-42 годах Архангельская область, и в том числе Котлас, стали местом массовой их депортации. И немало польского (и других национальностей!) пота и крови пролилось на стройке Печорской магистрали.

Если спросить у местных про Макариху — много чего они расскажут. Сейчас это микрорайон на северной окраине города, до Вычегды рукой подать. Вот там-то и находится мемориальное кладбище жертв политических репрессий. Кладбище сохранилось не полностью. Часть в 70-е годы пустили под застройку, часть выбрали при строительстве дамбы в 50-х годах. Песок вывозили прямо с человеческими костями… Большинство могил — безымянные, много групповых.

Кладбище очень зеленое: когда-то на месте захоронения сажали маленькую сосну. Сосны выросли, и стал лес. Сейчас кладбище более-менее ухожено, уставлено памятниками репрессированным.

Кажется, при такой-то памяти уж здесь-то люди должны понимать, что к чему. Наверное, здесь живет много потомков репрессированных… К тому же рядом Шиес (200 км по здешним меркам всего ничего)... Но рядом с гостиницей, когда я вышел покурить, разговорились при мне солидные люди: в костюмах, при галстуках. Не обращая на меня внимания, кляли «врагов народа», которые, суки, мешают выиграть войну. Предлагали всех расстрелять. Были вроде как трезвые…

Рядом с нами сидел серый кот и смотрел раболепно и умильно, потому что мужики дали ему кусочек колбаски. Я потом тоже кота угостил.

Впрочем, может они не местные? Кот точно местный…

Местные — угрюмые, немногословные. И город угрюмый, хотя, может быть, у меня создалось такое впечатление из-за его индустриальности и отсутствии достопримечательностей.

Смотреть в Котласе действительно нечего, если вы не любитель советской архитектуры. Застроенные типовыми зданиями улицы, в основном — трех-четырех-пятиэтажки… Здесь их почему-то не раскрашивают, как любят на севере, зато сами улицы довольно зеленые и просторные. Временами попадаются деревянные бараки — классика северных городов. На этих реликтах 30-х годов очень своеобразно смотрятся евроокна и спутниковые тарелки… Новостроя совсем мало.

У реки — парк динозавров, повесивших носы на целую квинту. Еще у реки — церковный комплекс, и тоже новодел: старая церковь святого Стефана Пермского конца 18 века в 1980-ые годы разрушилась, взамен поставили эту. Говорят, точная копия. А вот небольшая невзрачная колоколенка — та старая сохранилась… У церковных ворот притулилась старая «Нива». За церковью какие-то гаражи, сараи, коты бегают. Впрочем, чистенько, никаких свалок нету, газончики вытоптанные, выкрошенный асфальт… Рядом небольшой ТЦ.

Все та же железная дорога, которая здесь хитра: поезда со стороны Коноши не могут идти на главный вокзал «Котлас-Южный» напрямую. Они приезжают на станцию «Котлас-Узловой», которая вообще находится вне города, со сменой направления движения и перецепкой локомотива сворачивают в город, и дальше по большой дуге через весь Котлас снова выходят на магистраль. Занимает это уйму времени.

Это, кстати, тоже объяснимо исторически: от Котласа уходит еще и ветка на Киров, Пермь-Котласская железная дорога сейчас второстепенная, но первой появилась именно она, и именно по берегу реки: в Котласе пассажиров и грузы переваливали на речной транспорт. Поэтому и вокзал здесь построен, считай, на набережной…

Так, собственно, Котлас и возник — из поселка при станции в конце 19 века.

Из транспорта тут еще есть автобусы и захудалый аэропорт, но не спешите радоваться: из Москвы вы сюда так легко не попадете, даже если рискнете сесть на наши подсанкционные авиалайнеры. Из Питера и Архангельска вроде бы летает что-то, далеко не каждый день…

Хожу по улицам, приглядываюсь — никаких Z-реклам, никаких билбордов с призывами пойти на контракт и заняться «настоящим мужским делом». Вообще рекламы, вывесок, тумб с объявлениями много, иногда вся стена залеплена, но «патриотизму» не видно…

Все больше — микрокредиты. На самом деле в Котласе еще ничего, вот в Вельске — просто деться от рекламы некуда, и все в стиле 90-х, типа «мы обуем всю страну».

Вот на том, что принято в иных местах называть «ресепшн», какие-то безделушки на военную тему я вижу среди всяческих классически-безвкусных сувениров и магнитиков «I love Котлас».

Вообще здесь, конечно, что-то такое присутствует, но надо искать специально. Машины в Донбасс отправляют с некоей гумпомощью, да и воевать ушло много народу: кто добровольцем, кто по мобилизации. Были и те, кто от мобилизации уехал…

Вот, пожалуйста, из местных СМИ: «Участвующие в СВО бойцы из Котласа, Коряжмы и Котласского района передали приветы своим родным». Какие-то группы в ВКонтакте — «Мы — тыл нашей армии!».

Рассказ о погибшем добровольце. Читаю. Э-э-э-э… Что-то я не то читаю! Я-то думал про героя узнать, а отдавший жизнь на донбасских фронтах, оказывается, был киллером. 15 лет отсидки… Тон заметки — нейтральный. Ну, такое… На похоронах ему местные чиновники воздавали почести, называли верным сыном отечества.

Новость: «В Котласе участник СВО устроил для юнармейцев обнимашки».

О, господи. Так, кажется, дальше читать не стоит.

В общем, здесь всякое «зетство» имеет место, но на улицах совсем незаметно.

Моя гостиница расположена за церковью, тоже на берегу Северной Двины. Советское трехэтажное здание, похожее на административное или общажное… На первом этаже — столовая. Мне ее хвалили. Зашел. Ну как… Есть можно, цены покусывают, посуда пластиковая, время работы нестабильное… Котлетки-компотики. Нормальное заведение из времен Советского Союза, любителям стильных ресторанов явно не сюда...

На втором этаже какая-то лечебница, а на третьем — гостиница. Это невзрачное заведеньице («взрачного» здесь и не найдете); но номера большие, на кухне есть плита и кулер, а в номере чайник. Совет — проверьте ящики; в моем случае я там обнаружил кучу стухшей еды; правда, когда я пожаловался, ее тут же принеслись убирать с множественными извинениями.

А за окнами Северная Двина во всем своем великолепии: с песчаными берегами, островами и полоями (так называются протоки и речные старицы). Песчаные отмели здесь встречаются просто гигантские.

Торчит серое здание брошенного мелькомбината, уродливое донельзя. С другой стороны видна крохотная белая церквушка в деревеньке Вондокурье.

За рекой города нет: под белым северным небом леса, леса… Пространство необозримое, залитое светом в солнечные дни, на море похожее. В пасмурную погоду и леса становятся темно-зеленые, и там ветер перекатывает волны, а на реке — узорочье из ряби, как чернь на серебре. Кисейные занавеси на горизонте — дожди; а вот там прямо сгустилось: ох и льет сейчас где-то в тайге!  А под вечер из-за туч вырываются и падают на леса лучи света.

Какие на севере восходы-закаты! Ах, какие закаты! Солнце садится за лес, иногда — совсем красное, а тучи делаются густо-фиолетовыми, а вода — лиловой…

Как бы завтра дождя не случилось.

 

 

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Сольвычегодск, Коряжма, Красноборск

 

В Котласе у меня начинается полоса невезения.

В России как известно две беды — дураки и дороги. На севере к ним добавляются еще две: дожди и паромы.

Дело в том, что через Северную Двину, реку длиной в 744 километра, переброшены только три моста — два в Архангельске и один в Котласе. Через Вычегду, если не ошибаюсь, есть мосты ближе к Сыктывкару, в селах Корткерос и Малая Слуда — от меня далехонько. Под Котласом вроде как есть еще понтонный мост в Коряжме…

Но в основном север — это, конечно, царство паромов. Царство старых барж и старых катеров, таскающих эти баржи туда-сюда… Зимой их заменяют ледовые переправы. Переправы гораздо надежнее.

А за реку не просто хочется, за реку надо: не прощу себе, если не побываю в Сольвычегодске…

Выезжаем рано. За Двиной леса мокрые, хмурые; гостиничный кот тоже мокрый и несчастный, что побуждает меня выдать этому вымогателю лишний кусок колбасы. Мой водитель не мокрый, колбасу не требует, но тоже хмурый и сонный; он обычно здесь таксует в какой-то местной таксофирме, но сегодня возит меня: «Три тыщи? Сольвычегодск? Без проблем. Тока я с утра постою на вокзале к питерскому поезду, а там и к тебе…»

Познакомился я с ним очень просто: в своей трехэтажной гостинице подошел к женщине на ресепшн и спросил, кто здесь может меня повозить по долам и весям. Женщина озадачено уставилась на меня, приоткрыв рот, долго соображала, затем схватила телефон и радостно заорала в трубку на весь Котлас:

 — Светик, здесь клиент!

Я, признаться, испугался, но уже через пять минут мне перезвонил водитель.

Пребывал он в хмурости, потому что с питерского поезда (Санкт-Петербург — Воркута) никто к нему не сел.

 — Поезд есть, а толку-то, — ворчал он.

Машина старая, ее потряхивает на выбоинах и бесконечных переездах промышленных путей. Дорога латаная-перелатаная, но ехать можно. Водитель жалуется, что надо авто ремонтировать, а денег нет, и все стало очень дорого, и запчасти хрен найдешь.

Путь, кстати, не такой близкий, как кажется по карте. Тут и запутаться можно: есть город Сольвычегодск — за рекой, а на нашей стороне одноименная станция и при ней поселок Вычегодский. В принципе, ехать нам до понтона в Коряжме, но есть дорога ближе — через паром.

 — В Коряжме вроде понтон… Или нету его? — рассуждает водитель, зевая. — Слушай, я не знаю. Давно не ездил тама… Должон быть. Так как поедем?

 — А паром как ходит?

 — Да нормально вроде ходит…

Я решаю — через паром.

Сворачиваем на грунтовку к парому. Причала тут, конечно, никакого нет: дорога просто упирается в воду. Просто песчаный берег Судогды — хоть купайся. Кругом великолепные сосны, информационная доска с ценником и весьма приблизительным расписанием... Строгое предупреждение: «высадка пассажиров обязательна». И купание запрещено… Ладно, я и не собирался.

Ага, проезд платный. За «автомобиль легковой до 1,5 тонн» нынче берут 350 рублей. Самые дорогие — «бензовоз с прицепом или п/прицепом» и «тягач с тралом» по шесть тысяч за перевоз. Ого-го.

Паром ходит раз в час, ушел на тот берег прямо перед нашим носом. Везет. Ладно, подождем. Зато мы первые будем…

На другом берегу моему взору открывается сказка. Судогда здесь широкая, чуть ли не шире Двины, и я не могу оторваться от созерцания просто-таки открыточного пейзажа: чудесный крохотный городок с изобилием церковных куполов. Тучи развеялись, небо голубое, купола блестят и отражаются в быстрой воде… Волшебный вид, ей богу.

Паром пересекает реку быстро, матрос вращает лебедку, и на песок плюхается аппарель. Здесь он ходит регулярно, беспокоиться, кажется, не о чем — всегда переедем обратно…

Сольвычегодск начинается с пятиглавия Благовещенского собора, паром подходит прямо к его подножью. Здесь я начинаю уже млеть, а когда иду внутрь — глаза на лоб лезут. Во-первых, в летнем храме сохранился интерьер: древние фрески, иконостас… Во-вторых, в соборе расположена изумительная экспозиция: право слово, достойно федеральных музеев, я давно такого не видал. Собрание икон строгановского письма, строгановского лицевого шитья, изделия строгановских ювелиров…

Сольвычегодск — все строгановское. Здесь же и их усыпальница.

Сотрудники музея очень любезны, водят меня всюду и рассказывают интересно и увлеченно, а на улице за нами бегает большой черный пес. Господи, счастье какое — никаких нету «зетов», вообще! А то бывает, знаете ли, такое — приходишь на выставку, а там тебе вдруг начинают рассказывать про древние корни русского патриотизма… Я так в Муроме попал на городской экскурсии — мало того, что мне все уши забили Петром и Февроньей, так еще и каким-то чудом через традиционные ценности увязали святых с войной.

Знаменитые Строгановы начались отсюда, это потом уже они на Урал распространились. Здесь они добывали соль. На севере всюду добывали соль. Аника Строганов в 16 веке купил у некоего Бизимова «треть варницы без цырена и треть варничного места за две гривны»… Были Строгановы — бароны, графы, имелся среди них министр внутренних дел, московский генерал-губернатор, коллекционеры, меценаты… Последний Строганов после революции уехал во Францию.

Впрочем, известен Сольвычегодск не только этой фамилией: это еще место ссылки с давних времен. Сюда сослали за сочувствие декабристам дядю Пушкина Павла Ганнибала; без малого через сто лет здесь несколько раз побывал в ссылке некий Иосиф Джугашвили, имевший кличку Коба. Есть легенда, что молодой Коба здесь нашкодил: вроде как имелся в Сольвычегодске у него внебрачный сын.

В доме, где он жил, сейчас находится музей политических ссыльных.

Строгановская школа живописи — очень северная, строгая. А Строгановское барокко — праздник; и я сижу час перед Введенским собором, любуюсь — уж больно красив, не ожидаешь на севере такое встретить… Какой декор!

Между прочим, с барокко дальше я буду сталкиваться повсеместно, и везде оно чуточку разное. Вот строгановское, далее — устюжское, потом — тотемское будет еще барокко… Много-много барокко.

Сам городок мил, тих, малолюден, уютен. Толпам здесь взяться неоткуда — население всего две тысячи, туристов немного, добираться сюда все-таки сложновато…

Зато много зелени и много воды, а вот чего мало — так это современности: разве что на окраине есть квартал-другой советских пятиэтажек вперемежку с вездесущими бараками и купеческими особнячками. Маленькие магазинчики обшиты дурацким сайдингом. Сеть продуктовых магазинов «Лукошко»… Пустое пространство центральной площади. Пацаны на великах… Водогрязелечебница.

Все. Вот и весь Сольвычегодск.

Невероятный контраст с соседними промышленными Котласом и Коряжмой. Просто удивительно: разные миры.

Я исходил городок вдоль и поперек и ни одного плаката, ни одной «зетины» не увидел — словно, пересекая реку, попал в другой мир, где никакой войны нет.

Правда, и отсюда на СВО уходят. Вот, пишут в интернете, приезжали солдаты на побывку, собрали земляки деньги и купили им тепловизионный прицел…

Нет бы мне вернуться на паром, да я Сольвычегодск быстро осмотрел, времени вроде бы остался вагон и маленькая тележка, и мы поехали обратно по правому берегу через Коряжму — крюк вроде бы небольшой, километров 40 туда-обратно. Чего бы на Коряжму заодно не взглянуть?

Дорога — жесть, грунтовка вьется через маленькие деревушки, где я имею возможность любоваться северными пятистенками. В городах-то их мало, а в деревнях сколько хочешь, правда, часть заброшена и гниет.

Здесь так любят — в деревнях на дорогу положен асфальт, и даже разметка временами нанесена зачем-то. Заканчивается деревня — и асфальт заканчивается. Не разгонишься… Иногда пускают грейдер, равняет маленько.

Эта дорога далеко тянется, очень далеко, в места совсем глухие. Она жмется к реке, в леса уходят только лесовозки и узкоколейка в поселке Харитоново.

Едем медленно, поднимаем пыль; вроде как тут пусто совсем, никого нету ни навстречу, ни по ходу движения. Лес кругом, ручьи, через которые перекинуты деревянные мосты.

Да и в деревнях никого не видать. В селе Нюба заброшенный каменный храм — под крышей целое дерево выросло. Живописно.

Подъезжаем к переправе… А моста-то в Коряжме нету!

Несется мимо меня весенняя вода Вычегды, здесь видно сейчас, какая она мощная. Далеко в воду уходит бетонная полоса, вода перехлестывает… Ничего себе сила!

На другом берегу дымит ЦБК. И как здесь переправляться? Вроде на том берегу стоит пара машин, но когда пойдет паром? Никаких досок объявлений здесь нет.

Вдруг у самой воды под ракитой (или чем-то развесистым наподобие ивы) замечаем маленькую фигурку — гном, не иначе. Сидит на бережке на бревнышке старый-престарый дед, что-то мычит. Идем к нему.

Дед действительно старый, ему за 80. Но до сих пор ездит сам на свой деревенский участок, что-то сажает — в руках авоська с какой-то рассадой, не легкая, между прочим. Лицо коричневое, сморщенное, глаза выцвели, а говор такой, что я понять ничего не могу. Сплошное «о», какие-то специфические словечки, вдобавок шепелявит немилосердно, зубов нету…

Матерясь через слово, рассказывает, что детям-внукам земля его и даром не нужна, но «плоды земли» употребляют при всем том исправно. А што, значит, дело… Вот он и ездит туда-сюда; дом в деревне давно сгорел, ночевать негде. Так што утром — через реку, а вечером — обратно. Садить надо.

Мост? Какой мост? А нету. Мож потом поставят. Хрен его знает. Паром? А, паром. Придет. Когда? Хрен его знает. Когда захочет, тогда и придет, милые людя, а што такое. А мож и не придет…

 — А что же вы делать будете, если не придет? — не удерживаюсь я от глупого вопроса.

Старик моргает с тупым выражением лица и просит у меня которую по счету сигарету.

 — А подожду… Подожду. Поди придет, куды ему деваться.

Водитель мой качает головой:

 — Вот так и живем… Разве так можно войну выиграть?

Вдруг нашу милую беседу прерывает громкое рычание мощного двигателя, и из-за поворота к переправе вываливает огромный оранжевый КАМаз лесовоз, у которого от груза колеса в песок аж до трети уходят. Огромные ошкуренные ободранные бревна. Красавцы, наверное, были деревья…

Два водилы. Смотрят ошалело на реку, сплевывают, матюгаются, косятся на меня. Лица у них тоже коричневые какие-то, как из камня вытесаны. Один одет в военное.

 — А где мост?

 — Какой мост?

 — Мост где!

 — Нету.

 — Сука… А паром?

 — Какой паром?

 — Да паром!

 — А, паром… Нету.

 — А будет?

 — А хто его знает… Мож будет…

 — Когда?

 — А хто его знает…

Мужики хватаются за телефон. Не знаю, как они будут переправляться здесь: баржи небольшие, такая махина просто не влезет. Или влезет? Жесть, в общем.

Через два часа паром до нас доплыл. К тому времени еще пара машин подъехала, так что на лесовоз места не осталось. Мат стоял густейший. Водитель мой ржал, у него даже сонливость пропала.

 — Да у завода свой паром есть, щас пришлют за ними, долбоклюями…

Потом просмеялся и пригорюнился:

 — А непорядок, моста нету. Как мы с таким бардаком войну выиграем?

Молчу.

Коряжма — лесовозы идут потоком, страшно смотреть, сколько леса потребляет этот гигант. Лесовозы-машины, лесовозы-вагоны… Как гигантская воронка лес втягивает.

Выглядит завод вполне современно. Полосатые трубы дымят, работа кипит.

Это группа «Илим», крупнейший ЦБК в России; раньше имел огромный экспорт, сейчас рассчитывает на Китай и активно участвует в импортозамещении. Мелованная бумага, сырье для упаковки молочной продукции… Все очень востребовано.

Раньше долей в «Илим» владела американская International Paper, но после начала войны инвестор ушел; сделка была закрыта в этом сентябре. Кажется, никто уходу американцев особо не огорчился, планируют наращивать экспорт в Китай.

Местных все это особо не волнует; они говорят о том, что из-за этого проклятого ЦБК реки загрязняются и мелеют, рыба уходит. А уж про лес — этих речей я здесь наслушался вволю! Хотя говорят, что производство нынче экологически чистое, не больно-то верится.

С другой стороны, ворчать ворчат, да потихонечку — где еще работать-то.

По Коряжме я решил не гулять, здесь смотреть толком нечего. Монастырь есть на окраине, туда мы доехали: странное ощущение и неприятное. Он совсем пустой, ни единого человека не встретил…

На следующий день я планирую ехать в село Верхняя Уфтюга, где сохранилась потрясающей красоты деревянная церковь. Это уже другая дорога — та, которая из Котласа ведет в Архангельск; надо доехать до Красноборска, а там — очередная переправа.

В Архангельской области есть две главные трассы — федералка от Вологды, и от нее после слияния Северной Двины и Ваги ответвляется трасса на Котлас и дальше — на Устюг, Шарью.

Мой водитель волнуется:

 — Давай лучше я тебя в Туровец свезу. Все тут в Туровец ездиют. Там красивая церковь, новая совсем! Залюбуешься.

 — И в Туровец заедем. Но сначала давай уж в Уфтюгу.

 — А проедем ли… Там, знаешь, не забалуешь.

Да, это заречье, точно не забалуешь.

До Красноборска дорога неплохая, там съезжаем к берегу и обнаруживаем какие-то сараи, пару собак, несколько ржавых лодок и катеров на приколе и унылую фигуру, которая сидит на перевернутой лодке кажется уже целую вечность.

Фигура — помоложе старика в Коряжме, но тоже такая же печеная. Мужичонка пропитой насквозь. Спрашиваем про паром.

 — Ась? А хрен его знает…

 — Давно ждешь-то?

 — Ась? А хрен его знает…

Дальше не спрашиваю: ответы предсказуемы.

Мой водила все-таки не теряет надежды и что-то мужичку втолковывает. Собаки вертятся рядом. Откуда-то доносится звук пилы. Мужичок вроде как слушает, кивая головой, но затем засыпает и даже начинает похрапывать.

 — Поехали, — говорю я.

Внезапно мужик, встрепенувшись, вытягивает из своих обносок вполне приличный телефон и кому-то звонит:

 — Слышь, Людка, а че паром?

Ответный визгливый женский голос разносится по берегу реки: у него громкая связь включена:

 — Не будет… запил Колька… утром сходил, а теперь не хочет ехать…

 — А-а-а-а, — тянет мужичок задумчиво, озирает реку просветленным взглядом — она здесь широка, островов много, — и снова роняет себя на лодку.

 — Поехали, — соглашается мой водитель и вздыхает:

 — Разве мы так войну выиграем?

По дороге он поясняет:

 — Сейчас не сезон. Летом лесовозы пойдут, так будет каждый час ходить, а сейчас захочет — поплывет, нет — фиг с ним.

 — А как же заречные?

 — Да хто их знает… Никак. На лодках плавают. Да че им тут делать? А мы бы все равно до Уфтюги не проехали.

 — Почему?

 — Дождит…

Да, с утра опять шел дождь, это правда.

Красноборск сейчас имеет статус села, раньше считался городом. Он вытянут вдоль реки, главная улица, она же трасса на Архангельск, застроена купеческими провинциальными особнячками и какими-то магазинами; есть замечательная сосновая аллея по обрыву над Двиной, где я долго брожу и присаживаюсь отдыхать на скамеечки глядеть на реку.

Интересное начинается дальше — в деревнях за Красноборской: Фроловской, Большой, Черевково. Это все села старинные, вот там северных изб вдоволь, всех типов, какие хочешь. И все вполне живое, жилое; в Черевково есть вообще уникальные дома — старинные деревянные купеческие, очень большие, красивые, украшенные резьбой, с балконом... Редкость для севера. Тут такой богатый декор не часто встречается.

Конечно, и деревянные церкви есть, и даже кое-где реставрируются. Обычно любители северного деревянного зодчества едут на Онегу, в Каргополь, где расположены самые известные памятники. Но здесь их тоже полным-полно.

Жизнь здесь неторопливая, спокойная. Деревни здесь расположены «кустами», лепятся друг к другу. Все на диво ухоженное, в Черевково даже имеет место сквер с забавной инсталляцией в виде деревянных наличников. Вместо тротуаров часто проложены мостки.

Одно удовольствие бродить. Правда, снова начинает моросить.

Я шагаю по высокой траве к одной из церквей в деревне Большая (куст из двух десятков мелких поселений) и сразу промокаю до нитки, благо, тепло на улице. Церкви — комплекс из деревянной и каменной. На деревянной, маленькой, обшитой тесом — три луковицы на бочках. Кресты покосились… Эту церковь рисовал Грабарь.

Погост — на высоком, поросшем лесом обрыве над Двиной, а тихо-то здесь как! Эти места известны еще как Пермогорье.

Вот только трасса здесь, за Красноборском, уже, как бы это сказать, похуже. Асфальт в населенных пунктах сменяет грейдер; почва глинистая, скользкая, блестит после дождя; дорога скачет по холмам. Мой водитель фиксирует обстановку:

 — Мы-то тут проедем, а вот фура сзади была, та точно встрянет.

Вот тебе и вторая по значению областная дорога.

Мое удовольствие заканчивается, когда мы сворачиваем на лесную дорогу до Никольской церкви на реке Евда. До нее 15 километров. По карте дорога есть, даже деревенька какая-то там рядом. На деле мы с трудом пробираемся на километров пять вглубь густого леса. Дальше начинается подъем, и мы встаем.

 — Все, дальше не поеду, мы ж отседова, если встрянем, в жизнь не выйдем.

Джип какой-нибудь, наверное, мог бы попробовать не без риска, но я гляжу на глубокие колеи от лесовозов, на красную глину, которая похожа на лед, и соглашаюсь, что надо выбираться отсюда, пока опять дождь не пошел.

Не судьба.

Едем обратно, заляпанные глиной по колеса.

 — Нет, — убежденно говорит мой водитель, — с такими дорогами мы войну не выиграем!

Затем он впадает в глубокую задумчивость, качает головой и сам себя опровергает:

 — Не, выиграем обязательно.

 — Почему?

 — А там, мож, дороги получше…

 

 

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

Великий Устюг

 

Устюг меня удивил.

Удивил Устюг меня тем, что в нем все есть… и ничего в нем нету (по крайней мере в смысле транспорта). Феномен!

Посудите сами: это ведь самый распиаренный туристический бренд и севера в целом, и Вологодчины, где и без того есть на что взглянуть. Даже сейчас в военное время реклама родины Деда Мороза то и дело попадается на глаза, а уж несколько лет назад из каждого утюга неслось про Великий Устюг.

Между прочим, родиной белобородого волшебника Устюг был назначен аж в 1999 году. Конечно, для России два десятка лет – срок недолгий, но все-таки можно было бы что-нибудь и сделать…

И не сказать, что не сделано. Трасса, к примеру, из Вологды в Устюг новая, почти достроенная. Раньше она пронизала густейшие леса вдоль Сухоны разбитая в хлам, и сколько машин там было угроблено – не счесть.

Недавно дорогу передали в федеральное управление, и как по волшебству стала она гладенькой, новым ровным асфальтом покрытой (кое-где еще есть недоделанные участки, но не будем придираться).

Одна беда – далеко…  Часов шесть езды от Вологды: ведь Устюг расположен в местах глухих, в самой далекой северо-восточной части области, где и городов-то как таковых – раз-два и обчелся. Кроме Устюга в этих краях статус города есть еще у Тотьмы и Никольска, но они поменьше Устюга будут, совсем небольшие городки. А названия Тарногский и Кичменгский городок пусть вас не обманывают: это села, бывшие опорные пункты новгородцев от набегов татар, «чёрной чуди» и московитов.

К востоку от Вологды края безлюдные, это к Западу – цивилизация…

На автобусе трястись столько времени – не шибко удобно.

Кстати, я с удивлением узнал, что основным центром притяжения области является не сама Вологда, а Череповец. Но, в общем-то, это и понятно: огромные производства, Северсталь, ФосАгро, работы там больше, туда и едут.

Гораздо ближе добираться до Устюга из Котласа. Там-то совсем рукой подать, от силы час езды, да и отрезок дороги вполне приличный. В основном, из Котласа и едут…

И тут начинаются чудеса.

До Устюга проложена вполне рабочая железнодорожная ветка. Есть в городе, чуть на отшибе, и пассажирский вокзал, который, к слову, недавно облагородили, отремонтировали, обустроили, украсили. Выглядит вполне прилично.

Рельсы есть, а поездов нету. Ничего не ходит до Устюга ни из Москвы, ни из Питера, ни даже из Котласа какой-нибудь «кукушки». Только спецрейсы туристического поезда несколько раз в год. Вот, пожалуйста, смотрю расписание: два раза в ноябре и два раза в декабре. Билеты на такой поезд дорогие, в Устюге он стоит всего восемь часов… Ну что ж, город небольшой, за это время можно его осмотреть, и, пожалуй, пообедать еще где-нибудь.

Никак не могу понять, почему нельзя пустить до Устюга обычный поезд хотя бы пару раз в неделю, а уж из Котласа рельсовый автобус точно был бы востребован. В конце концов, существуют у нас маршруты гораздо менее рентабельные, сколько угодно: воздух возят. Но – нет. Ничего не ходит, и люди едут в Котлас, а там пересаживаются на автобусы или такси.

Есть в Устюге и аэропорт. Тоже, между прочим, реконструированный. Замечательно. Прекрасно. Смотрим, что летает. Так… Из Вологды есть рейсы и из Череповца. Все. Ну да, небольшой региональный аэропорт…

Но можно из Москвы-то пустить рейс?

Раньше еще теплоходы ходили по Сухоне, но обмелели ныне реки Севера…

В общем, все есть в славном городе, но добраться до него не просто, и остается Устюг при всей своей популярности провинциальным городом северной глухомани.

А он красив! Он потрясающе красив. И знакомиться с ним можно гораздо дольше восьми часов.

Архитектура поражает: изумительные храмы и соборы. Какой вид вдоль набережной! Набережная, кстати, очень хорошо обустроена: чистый приятный променад вдоль реки. Можно бродить и наслаждаться от Симеоновской церкви на восточном краю города до Леонтьевской – на западе. Ох, насмотритесь всяких восьмериков на четвериках!

К чести города, архитектура в Устюге находится в очень неплохом состоянии. Основные шедевры зодчества или уже отреставрированы, или находятся в процессе, причем речь идет не только о церковной, но и о гражданской архитектуре, особенно в центре. Устюг в этом смысле разнообразен. Древний город, богатая история – 28 храмов 17-18 веков на такой маленький город! Было бы и больше, да посносили много большевики.

 

История Устюга довольно запутана. Не поймешь, кто там сидел и с кем бился: вроде как сначала основал Всеволод Большое Гнездо город в Гледене в 1178 году, чуть южнее нынешнего Устюга. А уж сам Устюг построил Всеволодов сын Константин «в месте, зовомом Черный Прилук». По другой версии земли эти осваивали новгородцы. Одно ясно – воевали здесь много, много, обильно.

Отсюда родом многие открыватели Сибири, Дальнего Востока; считается, что в их числе Семен Дежнев (по другим сведениям, он родом с Пинеги). Ерофей Хабаров родом из устюжских крестьян, правда, родился в Сольвычегодске. А вот Владимир Атласов, «Камчатский Ермак», как называл

его Пушкин, точно родился в Устюге.

Но по части первопроходчиков, пожалуй, Тотьма Устюг перещеголяет. Был Устюг и крупнейшим торговым центром, богатейшим городом Севера: на трех реках стоит, очень выгодно! Затем торговые пути изменились, и Устюг стал превращаться в тот провинциальный город, которым он, несмотря на свою громкую славу, до сих пор и является. Хотя, между прочим, первый университет на Севере в 20-х годах был образован именно здесь, правда просуществовал недолго.

Увы, не обошли Устюг и сталинские репрессии – был здесь пересыльный пункт, в монастырях оборудовали лагеря… В Успенском соборе нары стояли аж в шесть ярусов.

В 70 километрах от Устюга есть такое место, Опоки, где природа очень хороша. Там берега Сухоны круты, обрывисты, а сама река становится порожиста и опасна; вот там-то и решили сделать шлюз. А делали его заключенные из «Опокстроя», гулаговского лагеря, больше тысячи человек.

Шлюз строили несколько лет, немало людей положили, а снесло его ледоходом в одну ночь… Развалины сохранились до наших дней. Сейчас там – поклонный крест, есть крест и на кладбище Устюга.

Чудесный вид на Сухону. Люблю я северные реки с их серебряной водой! Угадывается в них неспешная мощь. Эти реки, они созданы для созерцания: сидеть на берегах можно часами (без трупов врагов можно в данном случае обойтись).

Летом на Сухоне, но не в центре, чтобы виды не портить, есть необычное для москвича зрелище: небольшие деревянные конструкции типа плавучей пристани. Это полоскальни. До сих пор здесь белье прополаскивают в речной воде. Считается, что она ткани особую свежесть дает, хотя многие возмущались – мол, настолько беден народ, что не может стиральную машину купить. Но, думаю, это все-таки не свидетельство бедности, а традиция – вообще-то на Севере их до сих пор много.

Я такие видел на Онеге, а теперь и на Сухоне повидал.

На том берегу – леса и заречная часть города, Дымковская слобода; и там тоже церкви: Димитрия Солунского и Сергея Радонежского. Тоже набережную рядом с ними облагородили. Красота!

От набережной, от Соборного дворища, мимо богатых усадеб можно дойти за пять минут до Комсомольского сквера, где стоят старинные Преображенская и Сретенская церкви, а также памятник Ерофею Хабарову.

Оттуда за три минуты – до удивительного Михайло-Архангельского монастыря, первого монастыря на Русском Севере…

На периферии встречаются, конечно, и в худшем виде объекты, даже руины; видимо, до них руки еще не дошли. Здесь начинается классическая для северных населенных пунктов пестрота: вот стоит барак, вот современный частный дом, обшитый безвкусным сайдингом, за ним – обугленные остатки пятистенка и советская двухэтажка с увешанными бельем балконами. Ближе к окраинам появляются уже кварталы хрущевок до пяти этажей. Выше зданий, вроде бы, в городе нет.

Красная улица – центр города, довольно узкая. Вижу на ней даже интеллектуальный светофор, с отчетом времени – и сюда, значит, добрались современные технологии! Хотя он не так уж и нужен здесь. На севере водители законопослушные: если стоит ограничитель скорости на 20 км/ч, будут ехать именно так, да и движение не густое. Впрочем, обращаю внимание, что в городе немало машин с номерами других регионов, в том числе и московского.

Улица вся застроена особнячками века 19-го. Надстроенные в советское время казенные винные склады. Магазин «Домовой». Очень много дерева в самом большом его разнообразии – и старинные избы, и бараки (и, конечно же, дровяники). Да, в Устюге появляется резьба; в Архангельской области ее мало, и выглядит она там строго, лаконично. Там больше любят краску.

В Устюге же уже чувствуется Вологодчина, богатая на наличники: такие кружева попадаются!

Парк. Опять магазины – в старых особняках. Какая-то советская монструозная постройка. Опять бараки, причем в одном из них тоже резные наличники: смотрится, гм, необычно… Старые купеческие деревянные же особняки. Дом титулярного советника Лавдовского, дом купчихи Лобановой, дом коллежского асессора Носальского… Скособоченные форточки открыты. Балкончики… Мезонины. Печные трубы.

Увешанные рекламой торговые ряды, куда ж без них. Без рекламы они бы смотрелись на порядок симпатичнее. В провинции до сих пор обожают лепить рекламу на каждый метр в стиле девяностых…

Смотрю: всяких призывов на службу по контракту не видно, зато огромное количество объявлений о микрокредитах.

Неожиданно: «Восточные сладости». Чем ближе центр, тем больше всяческих сувенирных лавчонок, чего и в помине не наблюдалось в Вельске и Котласе… Сувениры здесь, кстати, дорогие, цены кусаются.

Потом – две гостиницы-соседки. Одна в безликой четырехэтажке, дальше, в купеческом особняке, моя. Между прочим, очень неплохая гостиница.

Я подъехал к ней в районе полудня 28 мая, в день пограничника. День выдался теплым, солнечным.

При гостинице имеется кафе, из которого мне навстречу вывалилась пьянющая фигура в тельнике, зеленом берете и флагом ДНР в руках. Фигура оглашала окрестности громкими воплями, в которых трудно было что-то разобрать, кроме «всех порвем», «фашисты» и «бандеровцы». Человек сей пребывал в грязюке – видимо, уже где-то успел упасть, и не один раз, а на улицах Устюга пыльно.

За ним из кафе вышли его друзья, тоже в военном, но потрезвее. Они взяли его за локти и утащили внутрь.

Кажется в первый раз за время поездки я увидел пьяного человека. В течение дня я эту компанию встречал еще несколько раз, уже на набережной, но других признаков празднования дня пограничника не видел.

Война по-прежнему вроде бы незаметна на улицах, если не считать вышеописанную фигуру. Никаких билбордов, рекламы, да и в прессе местной тоже как-то скудно про это пишут. С патриотизмом тут тоже спокойно, никто не норовит тебе рассказать соответствующую байку, не призывает проникнуться православным духом или еще что-то.

Гостиниц и кафе, кстати, в городе немного, тоже загадка, ведь туризм же, судя по официальной статистике, мощный, люди-то едут. Странно.

Впрочем, мне рассказали, что туристы все больше в вотчину Деда Мороза рвутся, и то зимой: под Новый год мест в гостиницах не сыскать… А в иные времена года здесь затишье.

Деда Мороза, признаться, тоже не нашел по летнему времени. Кое-какие немногочисленные следы, конечно, есть: театр Деда Мороза, центр Деда Мороза… По-моему, это просто сувенирная лавка. В его резиденцию, которая в лесу, за городом, не ездил.

На улице малолюдно. Школьники стайкой облепили киоск с мороженным; некоторые ребятишки в моряцкой форме: здесь есть речное училище. Много велосипедистов. Бабка какая-то в платочке, и то педали накручивает… Коты. Много котов.

Вообще как-то лениво, спокойно…

Я и прожил несколько дней в Устюге лениво и спокойно. Никуда особо не выезжал, только добрался до Гледенского монастыря в Морозовицах, это недалеко от города. Но пришлось удовольствоваться наружным осмотром: монастырь закрылся на реставрацию. Жаль. Говорят, там уникальный иконостас.

Водитель мой, здешний житель, низенький человек с бегающими цепкими глазками, про войну в тот день не упоминал, зато увлекся руганью в адрес местных чиновников: все разворовали. Со вкусом и азартом он расписывал мне, как каким-то должностным лицом аж прокуратура заинтересовалась. Азарт этот меня несколько насторожил, и я спросил у него, кем он работает.

- Таксую, людей вожу. А раньше полицейским был. Кинологом…

«Ясненько», - думаю.

Спросил еще, чем город живет. Ответ: особо ничем. Даже туризм особого дохода не приносит. Есть что-то лесное, есть реммех, ЛВЗ, кисте-щеточное производство и ювелирка – чернение по серебру, искусство, которым Устюг издревле славен. Не густо.

Забавно – всего-то пятьдесят километров от Котласа, а оканье в речи жителей Устюга слышно гораздо отчетливей, чем у обитателей Архангельской области. В городах, конечно, речь сглажена, подровнена, а вот в Гледене я немного поговорил с мужиками, которые возводили леса на Сторожевую башню монастыря – эти прямо «окали» так «окали».

Хотел я еще съездить в Лальск – это старинный городок в Кировской области, за сто километров от Устюга, да мне сказали, что дорога там такая, что лучше не надо. Даже не грунтовка: старая бетонка. Такую с позволения сказать дорогу я видел раньше в Каргополе на карельский Пудож: плиты колом, невозможно ездить. Так что Лальск остался на другой раз.

Зато дошел я до самой восточной части Устюга, откуда на эту самую лальскую дорогу в деревню Кузино ведет… что? Правильно, паром. Как без парома!

Паром, кстати, здесь ходит нормально, четко.

И отсюда начинается Северная Двина, со слияния Сухоны и реки Юг (обратите внимание – Юг-Устюг, устье Юга; слово «юг» на финских языках – «вода», «река»). Это стоит увидеть – пространство воды, заросшие лесом острова, протоки, луга на том берегу, песчаные отмели. Водная гладь на месте слияния рек ровная, как отполированная, и в ней небо отражается.

А дальше, где река становится Северной Двиной, рябь.  Вода Сухоны отличается от воды Юга по цвету – желтоватая, верно, песок выносит. А смотришь на Двину – глубокая, очень глубокая, у берегов вода черная, течение быстрое. Ох, и мощны же воды северных рек… Еще здесь довольно ветрено, но это нормально и приятно.

Город отгорожен от реки дамбой и земляным валом постройки последних лет: в половодье река здесь поднимается сильно. В последнее наводнение в 2016 году на 9 метров рванула вверх вода, поплыл тогда Устюг...

Набережные, дамба – нет, все-таки что-то для малых городов делается, не сказать, чтобы они совсем обделены вниманием.

Через несколько дней бывший кинолог забирает меня в Тотьму. Уезжать не хочется, мне по нраву пришлось в Устюге.

Сворачиваем на развилке на новую вологодскую трассу. Ехать долго. Водитель ворчит сначала на дорожников, потом на чиновников, потом на собачью жизнь, и наконец, выдает:

- Вот ты журналист, с самой Москвы, ты мне и объясни: что мы там делаем?

- Где – там?

- Да на Украине! Не пойму, зачем мы так поступаем? Зачем? Людей губим!

Однако какие речи я слышу! Неужели? Какой сюрприз!

Не ожидал. Я прямо расцветаю навстречу.

- Да, зачем? Церемонимся, блин, цацкаемся с ними там, гадами. Наши ребята гибнут. Вон, у нас на кладбище могил свежих – куча, в семьях – горе. Почему не взяли Киев? Сразу надо было взять, и дело с концом! Бомбить надо их всех к черту, фашистов, пока не подохнут!

… Через три часа мы подъезжаем к Тотьме.

 

 

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

​

 

В густейших лесах востока Вологодской области течет неспешно река Сухона, и ничто не мешает свободному бегу вод в этом краю даже в нашем индустриальном веке. Что на север, что на юг — леса да болота, болота да леса; другого здесь и не встретишь. Деревеньки здесь редки, прижимаются к берегам рек и речушек боязливо, робко.

«Мы понемногу плывём по Сухоне, — Тотьма, Великий Устюг, необыкновенно высокие, слоистые берега «Опоки», — скоро Сухона соединится с Югом широким, будет Малая Двина, а там вольётся огромная Вычегда, и мы въедем в Северную Двину», — писал Пришвин.

Лишь в одном месте леса расступаются, чтобы дать место человеческому жилью. Находится это место ровно посередине дороги из Вологды в Устюг, еще недавно труднопроходимой, а ныне — ровной, заново уложенной.

Этот затерянный в пространстве-времени мир — Тотьма. Тотьма — город, где никто никуда не спешит. Здесь спешить некуда.

Я тоже перестал спешить в Тотьме. О, я совсем перестал куда-то торопиться, бежать, пытаться вместить в сутки двое! Мне кажется, в этом городке это просто невозможно, потому что, сидя на скамеечке на благоустроенной набережной Сухоны, ты ощущаешь если не мир, то покой, которого так не хватает в далекой-далекой цивилизации.

Говоря о цивилизации, я не имею ввиду, что здесь в ходу каменные топоры и луки со стрелами. Все блага в городе так или иначе есть — и интернет, и горячая вода, и АЗС, и почта России, и пара-тройка кафе-столовых, и магазины, и стадион, и медленные-медленные автобусы ПАЗики. Но атмосфера в Тотьме такова, что остальной мир кажется очень далеким, словно и не идет второй год война с Украиной, словно и репрессий нет, и культа личности, и вообще политики нет, а есть только завораживающее течение Сухоны и леса окрест, и возносящиеся к небу церкви.

Сухона — любопытная река. Она меняет течение. Большую часть года река течет из Кубенского озера, как ей и положено, на северо-восток, в Устюге сливаясь с Югом и образуя Северную Двину. Но случается, что в половодье уровень воды в ней превышает озерный. Тогда река начинает течь в обратную сторону. Так вот, по одной из версий, Тотьма означает «город, колдующий воду».

Другая легенда гласит, что название городу дал бывавший здесь Петр I, изволивший изречь фразу «то не народ — то тьма». Петр посещал Тотьму трижды, даже, говорят, поработал солеваром и лично вытянул бадью с рассолом, что, уверяю вас, совсем непросто. Но вот с названием выходит неувязочка — город Тотьма известен в летописях задолго до Петра, датой его основания принято считать 1137 год.

Так что скорее всего слово «Тотьма» произошло, как и множество другой топонимики севера, от финно-угров («тод» — «сырое место, поросшее елями и кустарниками», «-ма» — «земля»).

А уж к слову «тотем» оно и вовсе не имеет отношения.

Удивительно, как на севере хорошо сохранились именно солеваренные города: Сольвычегодск, Каргополь, Тотьма. Все они знавали период рассвета, связанный именно с солеварением, и период упадка, когда торговый путь через Сухону и Двину после основания Петербурга потерял значимость, а на юге России были обнаружены новые огромные источники соли.

Так и Тотьма к концу 18 века превратилась из одного из богатейших городов Руси в заштатный городишко, но местные купцы оказались не лыком шиты и нашли выход.

Перенесемся в… Калифорнию. Да, вы не ослышались, в самую что ни на есть американскую Калифорнию. Там, в округе Сонома, и сейчас можно посетить Форт-Росс — самую южную точку «русской Америки». Место для него нашел тотемский мещанин, исследователь Аляски и Калифорнии Иван Кусков, он же стал первым комендантом этой русской крепости. А вернулся умирать на родину — в Тотьму, и похоронен здесь же, в Спасо-Суморином монастыре.

Здешних купцов после упадка соледобычи все больше привлекало восточное направление — Сибирь, Дальний Восток, Аляска. По числу экспедиций в Тихий Океан они обогнали компании Москвы, Вологды и Великого Устюга вместе взятые. Откуда уж у тотемских торговцев взялась эта первопроходческая жилка — бог ведает, но поплавали они вдоль берегов Дальнего Востока и Америки знатно, открытий совершили множество.

Поэтому Тотьму еще называют городом мореходов, и в одной из церквей ее, в этом сугубо сухопутном месте расположен музей мореходов.

Из Америки купцы везли гигантское количество пушнины. Ее было столько, что Екатерина II даровала Тотьме герб с чёрной лисицей на золотом поле «в знак того, что жители сего города в ловле сих зверей упражняются». У одной из церквей на холме над Сухоной стоят забавные инсталляции: резное окно с видом на реку и та самая лисица.

А доходы от торговли пушниной позволяли строить необыкновенные храмы. Это как раз тот вариант, когда можно сказать: «они уникальны, нигде больше такого нет».

И, скажу я вам, они поражают. Да, вроде бы это одна из разновидностей барокко. Тысячи их, этих барокко: московское, строгановское, голицынское… И вот — тотемское.

Эти церкви напоминают парусные корабли. Наверное и строили их с таким замыслом. Они буквально рвутся в небо. А еще они мне напомнили лист бумаги: смотришь с фасада — красивейшее высокое стройное здание, украшенное изысканными картушами. Есть предположение, что эти картуши — стилизованные элементы морских карт.

Заходишь с тыльной стороны — и перед тобой нечто тонкое-тонкое, почти незаметное глазу… Ошеломляющий эффект, особенно на фоне синего неба, а погода во время моего пребывания в Тотьме радовала.

Народу — никого. Тихо, спокойно. Никто не толчется, не скандалит, не бежит с выпученными глазами, куда-то опаздывая и сбивая прохожих.

В клумбах у церкви возятся женщины в платках, ухаживают за цветочками. Пробегает мимо стайка школьников. Редко проезжают машины, послушно снижая скорость до 20 км в час и подпрыгивая на лежачих полицейских и выбоинах в асфальте… Почему в городах такие плохие дороги? За городом вон какую трассу отгрохали!

Иду от церкви к церкви. Это недалеко: город крохотный. Одна церковь на набережной у оврага, вторая — тоже на берегу Сухоны, к ней надо перейти через пешеходный деревянный мостик-лаву через ручей, который смешно называется Песья Деньга. Но собаки здесь не при чем. Песь — это «песок». А Деньга — это, вероятно, от слова «енга», река, с прилипшей к ней буквой «д». Топонимов с «енгой» много на северах: Ваенга, Паленга, Еменьга.

Такие деревянные мостики — тоже черта севера. Тотьма все изрезана оврагами, поэтому их здесь не счесть. Но не советую по нему маршировать!

После речки прохожу вдоль заборов и пестро крашеных изб, мимо какой-то деревянной часовни, забираюсь на невысокий холм под сосны… Это Рыбачья слобода, она же Зеленская.

На этой же речке стоит замечательный Спасо-Суморин монастырь, частью отреставрированный, частью еще нет. Классический Вознесенский собор, в котором, говорят, гибнут уникальные фрески вологодского художника Тюрина… Кельи. Развалины церкви… Когда я туда приехал, он снаружи выглядел свежо, однако был закрыт. Не знаю, пускают ли внутрь вообще, или еще не закончили реставрацию. Колокольня зияет пустыми окнами и входными проемами. Много все-таки здесь разбито…

Какой-то человек мостит дорожку, еще один работяга тащит на плече доски. Ну хоть не совсем заброшенное место, какие-то работы ведутся.

А места-то какие! Река, леса, к роще за речкой лепится деревенька. Белеют церкви в городе, отсюда хорошо видны! Как же красиво!

Затем — к следующей церкви, в глубь города.

И все. Были в городе 17 храмов, осталось пять. И еще по окрестным деревням раскиданы храмы, построенные в подражание тотемскому барокко, но грубее, проще, и большинство — в разрушенном состоянии.

Остальное снесли большевики.

Да и без ссыльных в Тотьме не обошлось. Побывали здесь в ссылке среди прочих будущий нарком иностранных дел СССР Вячеслав Молотов, писатель Владимир Короленко, Анатолий Луначарский. Последний писал о Тотьме:

«Тотьма — очаровательный узорный городок, с церквами в стиле рококо, на берегу громадной реки, за которой тянутся тёмные леса. Недалеко от города лежит монастырь, куда можно ездить на санях сквозь серебряные зимние леса и где дают хлеб, квас и уху, каких я ни до, ни после никогда не едал…»

В общем, с тех пор особо ничего не изменилось, разве что кваса с ухой я не пробовал: как-то не попались мне эти блюда в Тотьме. Да и в монастырь я не на санях, а на машине ездил, а мог бы и пешком дойти.

Не обошла Тотемский район и система ГУЛАГа, понатыкали всяких спецпоселений и трудовых лагерей прямо в дебрях. За период с 1930 по 1956 годы в районе было организовано более 30 спецпоселений. Ссылали сюда раскулаченных крестьян из Украины, Белоруссии и юга России, поволжских немцев, поляков. Живы еще те, кто может показать скорбные эти места: там даже сохранились скудные жилища — завозили прямо в леса по несколько десятков человек, бросали там и обзывали все это дело колхозами.

Осталась в городе и купеческая застройка, а вообще Тотьма в этом смысле пестра.

 

Моя гостиница находится на третьем этаже длинного, вытянутого вглубь участка строения. На первом этаже — продуктовый магазин, на втором — пункт выдачи товаров. Рядом в старом особнячке здание прокуратуры, ни разу не видел в нем признаков жизни.

Через дорогу — красивейшее деревянное здание с чудесной резьбой, скособоченное на бок как старая бабка, которую прихватило артритом…

Гостиница своеобразная. Мои апартаменты там были, кажется, единственные с удобствами непосредственно внутри, остальным постояльцам предложены туалет и душ в коридоре. Кухня тоже на этаже.

Номеров совсем немного, все под крышей, с окнами наверху, в этой самой крыше. Крохотные комнатушки. Это заведение для путешественников — единожды переночевать…

Зато можно курить на площадке пожарной лестницы не спускаясь вниз.

Отсюда я обозреваю классический тотемский пейзаж: из-под домов, снизу, от реки вытягивается шпиль и красный купол колокольни церкви Успения пресвятой богородицы (классицизм с элементами тотемского барокко, там сейчас очень неплохой музей церковной старины). Буквально под моими ногами — огород. Каждое утро на земляные работы выползают огромный серый кот и его пожилая хозяйка. Хозяйка все время что-то рыхлит, поливает. Кот или валяется в пыли, или крадется меж грядками.

На улицу, спускающуюся вдоль оврага к реке, выходит их жилище — старый деревянный пятистенок северного образца, из могучих бревен сложенный, с маленькими слепыми окошками. В соседях у него блочная двухэтажка на три подъезда. Домофонов нет, кодовые замки…

 

Улицы замощены деревянными мостками, при ходьбе пружинящими, как бы слегка подкидывающими прохожего, отчего ходить по таким деревяшкам становится удивительно легко. И ног не промочишь.

Во дворе — гаражи, и я часто вижу мужиков, которые собираются там у своих образцов дешевого отечественного автопрома.

Да, по здешним машинам видно: не роскошествуют люди в этом городе. Я ездил здесь с дамой из местного такси, управлявшей такой развалюхой, которую я еще и не видел никогда, пожалуй. Она лихо меня возила по чащобам, но когда я попросил ее отвезти меня в Вологду, оробела…

Дама — с обветренным коричневым лицом, суровая, малоразговорчивая. Каждое слово эта женщина выговаривала как бы нехотя, и чувствовалось, что ей глубоко до фени мои вопросы и интересы. Лишь один раз она немного оживилась, когда речь зашла о гостинице, и отругала меня, что я там остановился: дорого, нанял бы квартиру… Это для меня 500 рублей — трата не великая, для нее — значимая сумма.

Спросил ее о войне.

— А што война? — пожала она плечами равнодушно и ничего больше не сказала.

За гаражами — что-то типа подстанции, огороженной забором.

Но очень много здесь деревянных зданий, целые улицы — и здесь они уже совсем вологодские: с богатой красивой резьбой, чудесными наличниками. Глаз не оторвать.

И везде — дымники! Это такая штука наверху печной трубы — и украшение, и защита, чтобы и внутрь не заливало, и случайная искра крышу не подожгла. Дымники на севере встречаются часто, да и не только на севере, но такие украшенные, чеканные — чисто тотемская примета. Ни в Вологде, ни в Устюге, ни в Вельске таких нет (это три города, до которых из Тотьмы есть дорога. Тотьма километров в 200 южнее Вельска, прямо под ним, однако прямой дороги нет, надо давать крюка через Тарногский городок. Есть еще своротка на Никольск, но там я не был).

Дымники и на современные дома ставят в Тотьме — традиция. Иногда эти колпаки превращаются в целое произведение искусства: то теремок, то ажурная корона, то фигурка птицы или животного… Я даже дракона видел.

Да что только здесь не увидишь такого, что и в Вологде, и тем паче в Москве давным-давно кануло в лету! Иду к центральной площади, вдруг вижу — стоит киоск, а в нем мороженое дают. Да не абы как дают, а как в детстве моем: в вафельный стаканчик кладется аккуратно шарик…

А за ней, мама дорогая, настоящая пирожковая. По-моему, само здание выползло из века 19-го: старый кирпичный лабаз, треугольная деревянная крыша. Внутрь ведет мощная дверь: и не дверь, считай, а цельные ворота… На ручке болтается громадный замок.

Какая-нибудь чайная или трактиръ…

А пирожковая Тотемского РАЙПО — та с советских времен неизменна. Стоит за прилавком все та же грубоватая дородная тетя, продает все тот же компот из сухофруктов, лимонад «Буратино» и всяческие пирожки, весьма, кстати, съедобные. Рыбники! Рагульки по-деревенски! Калитки!

Можно взять с собой, а можно присесть прямо здесь за шаткий столик; вон изможденный мужик так и делает, доливает трясущимися руками прямо в компот из шкалика, бедолага…

Выпил, ожил, выпрямился и пошел себе спокойно по своим надобностям; не скажешь, что пьяный.

Еще в Тотьме есть краеведческий музей, неожиданно большой и очень богатый — 25 залов экспозиции. Там вам и солеварню настоящую покажут, и всякую археологию, и ремесла, и живопись ученика Репина, очень хорошего тотемского художника Феодосия Вахрушева. Тотьма — музейный город.

И все это в шаговой доступности. В самом городе машина, пожалуй, и не нужна. Я только по деревням ездил, в городе пешком ходил…

Деревни, кстати, вполне живые, хотя и добраться до них не всегда легко из-за состояния дорог.

— Зимой здесь живут?

— А што — зимой…

Выяснил все-таки у своей молчаливой напарницы — живут и зимой, и летом. Любопытно чем живут — но это мне уже выбить из дамы не удалось.

Я еще в прошлые свои северные вояжи подметил: Вологодская область сильно отличается от Архангельской, она гораздо богаче выглядит. Поля зеленые. Фермы вполне обитаемы… Дома подправлены и покрашены в какую-нибудь веселую расцветку.

В Архангельской области, случается, целые деревни заброшены — могучие старинные избы, украшение любого музея, гниют, прекрасные, уникальные церкви сгорают в пожарах, и никто особо из-за этого не печалится.

Здесь такого в разы меньше, хотя тоже, конечно, попадается — особенно церкви. Деревенские церкви редко увидишь действующими, в основном это руины, заваленные изнутри рухнувшими перекрытиями, заросшие травой и кустарником снаружи. Походишь там — нацепляешь клещей.

На обширном пространстве главной площади города играет музыка, прогуливаются и общаются мамаши с детьми, на сцене пляшет и поет хор девочек какую-то попсу. Какой-то городской детский праздник. Настораживаюсь, прислушиваюсь — нет, обычная глупенькая чушь, никаких войн, никаких «зет»-построений и лозунгов. Детям весело…

Вот где совсем незаметны грозы нашей эпохи, так это в Тотьме. Затерянный мир.

По мосту ползет тяжелая техника — едут чинить дорогу на Никольск, другой переправы до самого Устюга не сыскать. Ни мостов, ни паромов на 200 километров окрест…

Вода Сухоны совсем сегодня зеркальная, отражаются в ней редкие облака: я опять пришел на набережную курить, созерцать, отдыхать. На соседней скамейке смотрит на реку пожилая пара. Крутит педали велосипедист, доезжает до мостика через Песью Деньгу и тоже слезает на скамеечке посидеть.

На церкви начинают звонить колокола. Над рекой мечутся чайки, на том берегу взвизгивает пилорама.

Так я могу сидеть долго.

И даже сейчас, в предзимней Москве, слушая бесконечные потоки кровавых новостей с различных фронтов, понимаю, что совсем не хочу с этой набережной уходить.

 

 

Часть седьмая

Вологда

 

Ох ты ж Вологда, Вологда, Вологда-гда, как же ты в этот раз меня разочаровала!

Возвращение в большой город после блужданий по северным глухим краям — это как удар под дых. Дыхание перехватывает.

Только что была тихая идиллия неторопливой Тотьмы и густые боры окрест, скрывающие старинные избы и руины деревенских церквей… Но я уже подъезжаю к Вологде. Дорога с Устюга вырывается из лесов на Архангельскую трассу.

Я смотрю на забитую составами железную дорогу (дерево, наливные составы, а вот идет военный эшелон. Идет на юг). Смотрю на скучные серые заборы пригородных дач, в которых уже нет ничего северного… В обе стороны идет очень много фур. И лесовозы, как же без них.

Остановки автобуса выкрашены в цвета российского флага. Краска изрядно выцвела. Непорядочек, граждане!

Бесконечная реклама. Стройматериалы, квартиры… Оптовая база. О, давно не видел — «Служба по контракту». Она, оказывается, путь в светлое будущее и престижная мужская работа. Обязательно изображен солдат с открытым мужественным лицом. «Есть такая профессия — родину защищать».

Вот уже показалась развязка объездной.

Склады, магазины, промзоны, грузовые отстойники, автомойки… Город начинается с них и с частного сектора, спрятавшегося здесь за большими заборами в полтора человеческих роста. Это тоже непривычно. В провинции заборы пониже, и дома видны, и участки.

В городе-то асфальт худой, трясет. Моя водительница из Тотьмы онемела окончательно; по-моему, она страшно испугана. Да, машины нас здесь окружают — не чета ее древлянину ржавому.

Город потихоньку вытягивается вверх, разрастается — начинаются кварталы многоэтажек. Вот стоит совсем новая, еще обнесенная забором… Но строек мало.

Над улицей повисают троллейбусные провода. Здесь уже многолюдно: толпа. Не такая уж и толпа, впрочем. Это мне так кажется после обитания в глуши.

Показываются первые деревянные дома, знаменитые вологодские особнячки, красавцы. Классика Вологды — двухэтажные дома с резными балконами, под балконом — крыльцо. А вот и просто классика — с портиком.

Как это у Гиляровского, уроженца Вологодчины? «Недаром говорили:

— Вологжане в трех соснах заблудились. И отвечали на это вологжане:

— Всяк заблудится! Сосна от сосны верст со сто, а меж соснами лесок строевой».

Это справедливо применительно к области и до сих пор, но сами жители Вологды уже давно нигде заблудиться не могут: нет там леса, сплошь огромные человейники, немного частного сектора и несколько исторических кварталов.

Мост через речку… Разномастные кораблики и катерки еще стоят на приколе. Теперь это все водное хозяйство преимущественно для туристов, по реке плавать там красиво: набережные хороши, дома старинные, церкви гордые, блестят куполами. В Вологде много отреставрированного, хотя есть еще те, которые ожидают мастеров.

А раньше пассажиров возили и в Тотьму, и в Устюг. Обмелели реки Севера!

Я сдуру выбрал гостиницу прямо в центре — на улице Сергея Орлова, в двух домах от Кремлевской площади. Выходишь — и любуйся на Храм Александра Невского да Воскресенский собор… Или Софийский. Как кому охота…

Вселяюсь. Гостиница, конечно, понтовая, после Тотемской просто высший писк. В местном ресторане — какое-то мероприятие. Прислушиваюсь. Поют… Ох. Патр-р-риотические песни, с залихватскими «эхами», «ухами». Интересно, и вечером они тоже петь будут? Из зала выбегают дети, девочки с белыми бантами в косичках. Так это для детей патриотизм…

Иду к реке посидеть, покурить. Да, здесь вам не Сухона. И речка небольшая, грязная, и народу — толпы, здесь же самое туристическое место… Вон, фотографируются у памятника Батюшкову… В Вологде все приезжие непременно фотографируются у памятника Батюшкову, в основном не из-за поэта, а из-за коня. У входящей в композицию Музы постоянно крадут свирель и натерли ее палец до блеска.

Сижу, курю, рядом нетрезвые мужики ржут и травят анекдоты. На меня косятся.

Опять стайка туристов… Забавно: в прошлый свой приезд здесь бродили толпы разнокалиберных иностранцев. Сейчас даже китайцев нет… Да и самих туристов явно меньше, все-таки — обеднел народ, не может себе позволить поездить вволю.

Зато туристический киоск исправно работает. Засовываю из любопытства нос. Гм… Так и разориться недолго. Ладно, топаю дальше. Начинается небольшой дождик. Пойду-ка я в город, в Кремле-то я до этого много раз бывал…

На меня Вологда всегда производила двоякое впечатление. С одной стороны — красота, что тут говорить. Архиерейский двор зачаровывает своей древней архитектурой, да и разбросанные по городу в изобилии церкви прекрасны (но 16 из них все-таки снесены в советское время). Деревянные домики — глаз не оторвать от резьбы.

С другой стороны все это перемежается скучными серыми многоэтажками, чуть от реки в сторону отойди — уже спальные районы; промзоны, сплошная пакостная реклама… Да и прелестные деревянные домики Вологды зачастую гниют. Здесь крыльцо покосилось, там — пепелище, а этот дом заброшен и зияет выбитыми стеклами…

Да, Вологда — ворота Севера, но уж больно эти ворота стали декоративными и придворными. А за ними — в общем, все те же самодурство и мракобесие.

Брожу по улицам. Город производит впечатление неопрятного. У скамеек грязно, набросано окурков, битого стекла (вообще-то на Севере народ аккуратный, стараются не гадить, где сидят). То и дело попадаются какие-то торговые пятачки, живо напоминающие девяностые годы, все заляпанные разномастной кричащей безвкусной рекламой. Рынок с узкими рядами, где крепко надо держаться за собственный карман…

Какая-то попса из динамиков. Много южан. Очень много военных. Очень много пьяных. Бомжей. И реклама Минобороны и «Вагнера» — Вологда буквально забита этими билбордами, они на каждом шагу.

Много наклеек «зет» на автомобилях — частных, автобусах, маршрутках, даже на мусоровоз налепили Z. На этой машине смотрится… С рюкзаков свисают Георгиевские ленточки.

Подхожу к киоску со всякой сдобой, так и здесь среди ценников таится буковка «зет». Обошелся без булочки.

Не похоже на то, что я видел на Севере. Только небо еще сохраняет северные краски… Небо красивое, чистое.

Немного легче становится, когда я перехожу на другую сторону реки: давно хотел побродить в этих местах, в предыдущие разы не доходил. Здесь частный сектор, и билбордов не видать. У реки зелено, спокойно, тихо. Ну слава богу, нашел себе местечко…

В общем, вывод из того, что я видел, такой: чем больше населенный пункт, тем больше в нем уличной агитации. В городках Севера ее вообще нет, зато Вологда ею полна.

Но это, полагаю, не значит, что население «за» или «против» войны — наличие и отсутствие агитации вовсе не показатель.

Может быть это потому, что Вологда — город крупный, молодежи много, людям дышится посвободней (не так обременены безработицей, отсутствием медицины, бедностью, да и возможностей для развития больше). Поэтому здесь ТВ недостаточно, люди нуждаются в таком вот визуальном подстегивании.

В Вельске, Устюге, Тотьме особо агитировать и не надо. Это лишние траты, не маленькие, а в местных бюджетах и без того денег кот наплакал. Да и зачем: люди и так всему верят, что по телеку покажут.

Это такой народ, он из глины. Он же жить не приучен, зато имеет великолепные, отточенные веками навыки выживания.

Сегодня им говорят, что война — это героизм и святое дело, и они верят. Завтра им скажут, что Америка — наши лучшие друзья, а война — это ужасно, и они тоже так же искренне в это поверят. А по большому счету им все равно: другие заботы одолевают, гораздо более насущные, прикладные, до предела конкретные.

И беседовать с ними о гуманизме, о либерализме, о всяческих свободах — бесполезно, просто не поймут. Демократия — слово, скорее, ругательное… В лучшем случае вежливо улыбнутся, в худшем — морду набьют, решат, что издеваются над ними. Уж извините, им эти свободы даром не нужны. Им нужен терапевт в местную больничку.

Я дописываю эти путевые заметки зимой, и ловлю новости с Севера. Вот опять в Шенкурске опустели полки магазинов… Встала Вага, забилась шугой: паромы не ходят, и продуктов нету. А вопрос о мосте… Нет моста.

Вот в Коряжме митинг — удивительное дело, разрешенный. Немало людей пришло, между прочим… Против чего протестуют? А, все ясно: против очередной мусорной свалки. Главу Коряжмы освистали, какие смелые…

Вот против мусорных свалок они могут. Против войны — нет.

Местные власти организуют патриотические мероприятия: «22 ноября 2023 года впервые на базе Дома Молодежи прошли соревнования по скоростной сборке — разборке автомата Калашникова»…

Собирают бойцам тушенку и сгущенку.

Идут на фронт и погибают там местные молодые ребята. Плачут матери, хоронят своих сыновей, растут и растут кресты на свежих холмиках, зачастую рядом с заросшими, почти исчезнувшими захоронениями репрессированных. И горе этих матерей огромно и неподдельно. Но и это горе не приводит к возникновению хотя бы малейшего сомнения, наоборот, проклинают не тех, кто начал войну и послал сыновей на смерть, а «проклятого Зеленского» и «укрофашистов».

Горе смешивается с гордостью: сын умер героем. И это важно — люди чувствуют себя частичкой великого общего.

Ну а компенсация — что ж, пригодится, конечно. Деньги здесь всегда крайне нужны.

Они считают, что все правильно, все так и надо, потому что: «мы люди маленькие, в политике не разбираемся». Вот свалку прогнать или обхаять очередного местного князька — это дело.

Мне остается день, и я хочу съездить в музей деревянного зодчества, он недалеко под Вологдой, но оказывается закрыт. Тогда я заставляю шофера «Яндекс-такси» (оно тут есть) лукавого кавказца поехать в Грязевец с заездом в Павло-Обнорский монастырь. Он очень не хотел в эту дыру (монастырь глубоко в лесу), но все-таки хоть с трудом, но проехал…

Там хорошо, приятно — лес, сам монастырь бедный, но живой, даже корпуса келейные побелены. В огороде копошатся женщины. К новым, довольно аляповатым воротам ведет свежесколоченный деревянный настил, на площадке стоят несколько машин. Монастырь, конечно, небогатый, но не заброшенный, люди сюда идут…

Вот мужик громадный идет. Бурое лицо, медвежья поступь, солдатская форма и — без руки. Идет, ни на кого не глядит, крестится на надвратную икону, сплевывает и матерится, окая.

Воздух свежий, лес весенний, сосны, речка — хорошо! На холме, заросшем травой выше человеческого роста, заброшенная Воскресенская церковь. Я еле добрался до ее стен — трава ноги путала, как в ловушку попал… В церкви царит разруха и будет, судя по всему, царить еще долго.

Сам Грязовец полностью оправдывает свое название. Пыльно, скучно. По главной улице тянется ряд старинных двухэтажных особнячков — уездная классика. У подножия старинной водонапорной башни лежат и зевают собаки… На городской площади среди огромной стаи голубей у Поклонного креста расположился наряд Росгвардии. Тоже зевают. Здесь, наверное, все зевают.

Мне иногда кажется, что вся страна только и делает, что зевает и лениво отмахивается от мух и боевых комаров.

Не ждите от них антивоенного настроя. Не дождетесь… По крайней мере этим военным летом, летом 2023 года, которое наступает и на Севере тоже.