РОССИЙСКИЙ
АНТИВОЕННЫЙ ЖУРНАЛ
здесь только литература

​

 

 

 

 

​

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

СВО

 

* * *

в нашем маленьком городе шум страх

и не знают люди куда бежать

появился дикий какой-то маньяк

и никак не могут его поймать

 

и всегда чёрный на нём котелок

и конечно же чёрное пальто

и из тех до кого он добраться смог

от него не спасся ещё никто

 

и когда кровь на его ноже

ещё тепла и ещё горит

он с безумной улыбкою – до ушей –

одно и то же всегда говорит

 

говорит про убитого – он был жив

говорит про убитую – что жила

говорит – господи как хороши

как хороши твои дела

 

и сейчас я иду средь бела дня

а навстречу – чёрный призрак из снов

ты не сможешь приятель убить меня

потому что я очень давно мёртв

 

 

Барселона, июнь, 2022

 

льдинки дрейфуют в пурпурной влаге

апельсинное солнце долькой над ними

город дробится ритмами: четыре четверти, семь восьмых

разбрасывает камни и тут же их собирает

тащит по узеньким улочкам по мостовым – calle, carrer

 

шоколад божественно горек и горяч

и песок горяч скрипуч нежен

и цветок огромен важен влажен

этот город уносит меня от всего и от всех

от криков – бей

от команды – огонь

от того что мой алфавит корёжится

было: вот – же, теперь стало: ви – зет

этот город уносит меня от меня

от боли в сердце

от страха смерти

чего же бояться если даже триумфальная арка не от войны

 

город делает сальто, оборачивается шарадой

барсино, лоно барса, бархатное лоно

и можно выжить

и можно выжать апельсин в стакан

и глотать сладкую кровь сангрии

 

 

Недалеко от Аю-Дага

 

Мы приехали туда под вечер, сняли комнату и сразу собрались на море.

Заболтались с нашими хозяевами: интересная была у них национальность – крымчаки.

К морю всё-таки пошли, хотя уже стемнело.

Но была луна и Челентано доносился из светящихся окошек.

Пляж был абсолютно пуст и первородно чёрен, то есть просто невозможно не поплавать голышом.

Появившиеся вскорости менты изгнали нас из этого ночного рая.

Обошлось без штрафа, шли потом домой и тихо ржали, два двадцатилетних жеребёнка.

 

Утром первое что мы увидели, был персик –

да, большая ветка пробивалась к нам снаружи, презирая подоконник.

Вышли в крошечный и бесшабашно южный садик, ты сказал: «смотри!»

Я подумала – цветок, но оказалось – пальмочка размером с одуванчик.

Листья веером, чуть появилась, но уже гордится на весь мир: смотрите, я живу!

 

Знаешь, иногда мне снится этот городок и этот домик-мазанка, и персик, и дюймовочкина пальма.

Просыпаюсь, думаю: как хорошо, что крымчаки уехали в Израиль.

Слава богу, не увидели всего, что было дальше, не увидели как всё это сожгли.

 

 

Аты-Баты

 

аты-баты шли солдаты

не ходи на войну сынок

не ходи на войну

умирать тебе не пришёл срок

убивать тебе не пришёл срок

во чужую не ходи сторону

 

аты-баты ружьями богаты

вот опять нескончаемый строй

одинаковых ног сапог

и безглазых лиц и бессловных ртов

не ходи на войну сынок

 

аты-баты сожжённые хаты

кто в колонну тебя поволок

кто тебе затуманил глаза

брата брата убьёшь на войне сынок

не ходи на войну нельзя

 

аты-баты – была считалочка наша когда-то

ты волшебный ребёнок был

как я ждала, под сердцем носила тебя

а теперь у меня нет сил нет больше сил

левой-правой – ты повторяешь урок

день и ночь твердят солдаты урок

день и ночь твердят

 

вот у дерева кружит птица а гнезда-то нет

не зови птенцов не зови

нет птенцов как нет их простыл и след

как ты будешь ходить по земле сынок

как ты будешь ходить по крови

 

ты не слышишь меня ты идёшь на войну

ты любил зверюшек и птиц когда-то

подбирал и выхаживал их если мог

а теперь сеешь смерть – говоришь – так надо

потому что команда – и аты-баты

проклинают ведь люди тебя сынок

да и я тебя прокляну

4.10.2022

 

 

Odessa, Moscow

 

У нас в Онтарио есть городок Одесса.

Да-да, именно так: Odessa Ontario.

Мы когда-то много ездили в кемпинги

и каждый раз проезжали эту самую Одессу.

Это недалеко: часа два на восток.

Там есть ферма. Точнее, приют для лошадей и других животных.

Есть немного истории – мельница позапрошлого века.

 

Ещё километров двадцать на север, и будет Москва.

Да-да, именно так: Moscow Ontario. Маленькие озёра, большие парки.

Красиво и тихо. Можно и там выйти. Заправить машину и погулять.

И ни о чём не думать.

25.07.2023

 

 

 

 

ИЗРАИЛЬСКИЙ ДНЕВНИК

 

Каланит и ракефет

 

Есть в Израиле одно явление, необычное как белые слоники,

и не встретить такого, пожалуй, больше нигде.

Тут не принято рвать полевые цветы, это знают даже дошкольники.

Интересно, как эти взрослые воспитывают таких детей.

 

Ребятня-то ведь здесь – не в обиду будь сказано – дикая:

могут запросто ноги в кроссовках положить на стол.

Не разговаривают – кричат, аж воздух полнится криками.

Неужели им важно, где какой там цветок расцвёл.

 

Покрывает лесные поляны ракефет – хрупкий, белый и розовый,

пламенеет шестью лепестками ярко-красный цветок каланит.

Очень странно наблюдать за этими вот отвязными подростками:

ничего не трогают, только фотографируют. И то – когда телефон не звонит.

 

Может быть, эти дети – большие и маленькие – догадываются,

что ракефет похож на слёзы, а каланит на кровь из открытых ран.

А цветы – что: им сезон, вот они знай себе и появляются

в этой стране, крошечной, среди огромных недобрых стран.

 

Да, наверное, дело в этом: подрастают мальчики-девочки и снятся им

те крупицы земли, что придётся у врагов отбивать.

А когда отобьются – их обвинят в непропорциональной реакции,

так уж повелось, они снова будут в кольце, не привыкать.

 

Искорёжено небо снарядами, и страшно, и в горле ком,

и бетонная сыпется крошка, и воют сирены, и сердце болит.

Далеко до весны. А ростки пробиваются сквозь камни –

ракефет, беспечный как облако,

и божественно красный, весёлый цветок каланит.

11.11.2023

 

 

* * *

 

В окопах, как мы знаем, атеистов нет.

Молятся все, даже те, кто путают талмуд и талит.

И каждый благодарит бога за то, что жив.

 

Телевизор показывает руины домов, рапортует количество ракет.

Где-то в этих местах мы жили лет 30 назад,

когда только приехали в страну.

Наши соседи были русскоязычные израильтяне со стажем.

Мы спросили, как им здесь. «Много проблем», – говорят.

«Но знаете что? Недавно смотрели мы фильм про войну,

и сын спросил: что такое жид?

Большой ведь мальчик уже, 10 лет.

А слова такого не слышал даже.»

 

В окопах, как мы знаем, моралистов нет.

Матерятся все, даже борцы за чистоту языка.

Точнее, языков – потому что каждый высказывается на своём,

как радистка Кэт.

И каждый благодарит бога за то, что жив.

 

Господи, как же всё это случилось, как же.

Может быть, это  ты учишь нас, где на самом деле надо искать врагов –

не в колбасной алие, не в тыквенном латте, просто чтобы каждый знал.

Может быть, ты учишь нас, что надо ценить любовь, просто ценить любовь.

Вот снова взрыв, и ещё один, и ещё.

Господи, благослови ЦАХАЛ.

8.10.2023

 

 

20 января 1991 г, Хайфа

 

                        Война в Персидском заливе.

                        Холод и простуды. Горчичников здесь не бывает, делаем их сами.

 

Ветер рвёт, озверев, лысоватую пальму.

Возле моря и лица и камни остыли.

Самодельный горчичник поставили прямо

туда, где положено быть ностальгии.

 

Влажно. Город уснул.

Несваренье амбиций играет в войну.

И услужливый лик телевизора

Сообщает об этом,

кривясь всеми ртами,

содрогаясь всей каменной крошкой и сталью,

неустанно, на всех языках.

 

 

28 марта 1991 года, телерепортаж

       ... месяц после окончания войны в Персидском заливе

       ... журавли готовятся к весеннему перелёту в холодные страны...

 

Здесь тепло, и наивно нежны имена

и разметаны кудри у девочек,

и расслаблены губы у мальчиков.

Бог был прав, это хорошая страна,

только здесь не растут одуванчики.

Зимовали тут нынче – если не раки, то журавли.

А теперь весна, и они собираются в клин,

чтоб вклиниться туда –

куда и откуда глядят так пристально.

Здесь цветет по весне небывалое дерево:

без единого листика

огоньками цветков полыхает заманчиво.

А возле него, под ним

какой-то цветок внизу,

талантливо притворившись одуванчиком,

подмигивает мне из зелени травы.

 

 

Кладбище в Хайфе

 

Кладбище находится высоко: на горе Кармель.

Каменные ворота, еле заметный ветер, сухой воздух.

По краям аллеи – чешуйчатые стволы пальм и зелень кипарисовых стрел.

Надгробия – терракотово-красные, мраморно-чёрные, белые как мел.

Надписи на разных языках. Некоторые: «В память погибших на фронте...», «В память погибших во время Холокоста...»

 

На могилах женщин – кроме имён – выбита менора: велено светить.

На могилах мужчин – кроме имён – выбит маген давид: велено защищать.

Фотографий почти нет. Памятники простые: они не плачут и не кричат.

Глаза слезятся, потому что солнце ослепительно светит.

 

Жара сумасшедшая. Я отхожу в тень, чтобы немного остыть.

Мимо идут посетители –  один, другой, третий.

Кто-то из них говорит: «...в этом городе даже кладбище с видом на море».

Пальма перебирает пальцами над моей головой. Я наклоняюсь лицом к кипарисовой хвое.

У мёртвых нет больше ничего. Но есть — ветер.

 

 

Бабушкин шкаф

               

Когда человек умирает, его вещи подлежат разборке.

Хочешь не хочешь, а разбирать надо.

Выкинуть – это действие, оставить себе – тоже.

Вот что не требует действия, это сесть и начать рассматривать.

Мне совершенно не нужна старая губная помада.

Но среди мелких вещей есть, например, орден войны и орденская (к нему) книжка.

Есть моя пластмассовая кукла – сломанная, в синем купальнике.

Кукла была спортсменка, её звали Нина.

Я её выбросила когда-то, а бабка сохранила.

Теперь и я сохраню, покажу дочке – что, мол, там ваши барби.

А вот авоська: её с собой обязательно брали,

куда бы ни шли. Бабка была помешана на порядке,

учила меня строго

ставить всё по местам, говорила: «От азой, ман кинд,

от азой!» Ух как я ненавидела и этот порядок, и приторно-сладкий язык,

где йота рассыпана в каждом крике и в каждой песне.

Но я любила запах у бабушки в шкафу. На каждой полке там было

кусков по десять туалетного мыла.

По мнению многих родных, это был её бзик с войны.

Когда она ехала в товарняке с маленькой дочкой и старой мамой,

кусок мыла случайно завалялся в какой-то складке.

Этим куском они спасались от вшей и от гнид,

этот кусок берегли как зеницу ока.

Впрочем, она любила и лаванду, и сандал, и всякие ароматические масла.

Поэтому запах остался, когда сама она ушла.

 

 

ПО ВЕРХНЮЮ СТОРОНУ ГРУНТА

 

 

Я могла бы жить сейчас в Украине – я там родилась.

Я могла бы жить сейчас в Казани – я там выросла.

Я могла бы жить сейчас в Хайфе – там я жила когда-то.

Я могла бы жить сейчас в Беэр-Шеве – жила когда-то и там.

Я уехала оттуда за океан, так получилось.

Я могла бы вовсе не рождаться.

10.10.2023

 

 

* * *

На той фотографии все ещё живы.

Натаха сидит на коленях у Вовы.

Натаха ещё не заплывшая жиром,

и Вова – в плену у бессчётных любовей.

 

Вот справа Андрюша – непризнанный гений –

глядит исподлобья, бухой и помятый.

Он с Игорем спорит о тайнах вселенной,

о гамма-пульсарах, о солнечных пятнах.

 

Да нет, я могу показать вам на снимке

и тех, кто по верхнюю сторону грунта.

Жива тётя Рая с собачкой в обнимку,

не ходит почти, но жива ведь как будто...

 

Меня-то узнали? С гитарой убитой,

с дурацкой улыбкой, захваченный кадром.

А рядом мой друг – одноклассник Никита,

всегда были рядом, всегда были рядом...

 

Никитушка жив, но ни звука ни текста,

ни вести хорошей, ни вести печальной.

Он просто сменил проживания место,

свалил за кордон – да и не отвечает.

 

 

* * *

От станции А и до станции В

идёт по страницам учебника поезд.

Зачем-то положено мне и тебе

считать расстоянье, а может быть, скорость.

 

Мелькают болота, леса, города,

поля и дороги, столбы, полустанки.

Навстречу другие летят поезда,

ползут, громыхая, привычные танки.

 

Во встречных вагонах, что видны едва,

там тоже считают и метры и мили –

от станции В и до станции А –

считают, поскольку их тоже учили.

 

На белых страницах чернеют слова,

сливаются буквы в длиннющие строчки.

Считают, вздыхая, и ослик Иа,

и Ёжик, споткнувшись о новые кочки.

 

И лишь неспособный к учёбе балбес

бормочет – чего ещё ждать от балбеса –

про А и про В что сидят на трубе.

И тупо глядит на железные рельсы.

 

 

Читая Голсуорси

 

Маленькая таверна в старом Зальцбурге,

времена габсбургов, победивших ненадолго.

Суизин Форсайт и мадьяр Болешске

оказались рядом, за одним столиком.

 

Суизин – путешественник и лондонский денди.

Болешске – революционер в изгнании –

не жалеет жизни, не боится смерти.

А за соседним столом австрийцы горланят.

 

Болешске кричит: «Ах вы проклятые псы!» –

хватает стул и бросается на них один в драку.

Суизин, которому венгр годится в отцы,

вступается за него, восхищённый отвагой.

 

Отбились. Раненые, но довольные идут по улице.

Венгр зовёт к себе на стакан вина.

Суизин от такой фамильярности в ужасе.

Тут они слышат голос: «Помогите мне, господа...»

 

Юноша нищий, голодом обезображен.

«Ты немец?» – спрашивает его мадьяр.

«Да» – отвечает тот. – «Ну так подыхай же!»

«Господин, – говорит нищий, – посмотри на меня!»

 

Болешске смотрит и крестится – мне ведь тоже

приходилось просить милостыню, пойдём с нами.

Суизин в ужасе: джентльмен не должен

даже приближаться к такой компании,

 

однако идёт. Мадьяр угощает обоих,

называет каждого из них «брат».

Потом обращается к немцу: а теперь довольно.

Теперь ты сыт, теперь ты мой враг,

уходи – и нищий уходит...

 

Буквы сплетаются в слова, слова в строчки.

За текстом – мостовая, фонари, газовый свет.

Я читаю и примеряю на себя оболочки:

кто я в этой картинке, чей силуэт?

 

Мне хочется думать, что я – Болешске:

ведь есть у меня страсть, есть и отвага.

Но я никогда не могу согласиться до конца ни с кем.

Так что скорее я Суизин,

зажатый между бессчётными «нельзя» и «не надо».

А вернее всего, я нищий:

пытаюсь погреться у чужого огня.

Прошу: посмотри на меня, господин.

Господин, посмотри на меня.

 

 

Джекил и Хайд

 

Доктор Джекил, что нового в мире научных открытий?

Мистер Хайд, почему вы не спали сегодняшной ночью?

Кто любезно кивнёт – или зубы ощерит по-волчьи?

Кто займётся вопросом – как быть, или вовсе не быть ли?

 

Чья поломана трость, кто виновен в ужасном убийстве?

Чей стеклянный флакон, чьи тетради, чей шкаф с порошками?

Как заслуженный доктор становится злобною крысой?

Как пример благородства навек обращается в камень?

 

Не гадайте, не надо: ведь он двоеликий, как Янус.

Он исчадие ада, но также исчадие рая.

Это я виновата – с нечистою силою знаюсь.

Это я виновата – ведь я это всё позволяю.

 

 

Камешек на могилу

 

ни бог, ни дух святой, ни фбк

не остановят чёрную машину:

поднимется преступная рука

и нож предательски воткнётся в спину

 

«не бейся в стену лбом, не прошибёшь»

да кто же спорит, легче ведь не биться

прогнуться под урлу и жить как вошь

и журавлю предпочитать синицу

 

однако – нет. зачем? – а вот затем

пусть хоть один останется, ну пусть хоть двое

для стенобитья этих самых стен

чтоб воскресить из мёртвого живое

16.02.2024