Уже несколько дней у Леры звенело в ушах, а сознание тормозило на словах с буквой «з». Не связанные друг с другом, они вгрызались по ночам в мозг, зудели как занозы: «Звери, вЗрывы, раЗводы, реЗня, Зависть»... Их было много, казалось, что они разрезают язык. Началось это после того, как подруга, стараясь утешить, в конце разговора сказала: «Лерка, не дрейфь, все образуется». Вот это «образ-з-з-уется» как лезвием резануло. Надо было взять себя в руки, попить антидепрессанты, иначе опять срыв…

 

Она с трудом разлепила глаза и не нашла на стене окна. Утреннее солнце обычно зависало в его правом углу и разливалось по одеялу, но сегодня стекло затянула молочно-серая муть последней недели года. Тяжелым он был: развод после пятнадцати лет брака, изматывающий ковид, а потом мамин инсульт. Хуже некуда, а значит следующий должен быть лучше. Почему — должен? Кто сказал? Подруга, которая сама в полной заднице? Она что-то там нагадала на картах Таро и говорит, что в следующем году все забудут про ковид. Ну, хоть это…

Лера перевернулась на бок, натянула на голову одеяло. Под ним было темно, душно и остро пахло лекарствами. Этот запах теперь преследует ее повсюду и, похоже, она к нему привыкла. Ко многому привыкла за этот год, например к тому, что не принадлежит себе, но при этом может рассчитывать только на себя. Она и раньше особо на мужа не полагалась, но как ни крути, их связывает общий бизнес. Даже фамилия теперь не просто фамилия, а бренд одежды и аксессуаров «Сирин». Она — его главный дизайнер, а бывший муж Митя — Дмитрий Сергеевич Сирин — креативный директор.

Тело отозвалось зудом и нехваткой воздуха при мысли о Мите. Лера сбросила с головы одеяло. Из кухни потянуло запахами кофе и сдобных булочек. Завтра утром закончится эта благодать — мамина младшая сестра тетьОля, как до сих пор зовет ее тридцатитрехлетняя Лера, уедет в Киев. Там она живет с тех пор, как встретила в Строгановке будущего мужа-киевлянина и уехала с ним из Москвы. Уже лет сорок. И все эти годы старшая сестра Татьяна не может с этим смириться.  Лера этому не удивлена, она знает упрямство матери — заслуженной училки Татьяны Васильевны Титовой. Ее поражает другое: как Ольга сохранила в себе легкость, внутреннюю свободу и веселый нрав, хотя ее жизнь с мужем-алкоголиком, пусть и знаменитым художником, была не сахар, а мать как-то быстро состарилась, отяжелела, хоть и жила при муже «как сыр в масле». Сейчас обе одиноки — Ольга год как вдова, а Татьяна разведена — папочка на старости лет сошел с ума и завел молодую жену, чуть ли не ровесницу Леры. Все сорок лет Татьяна упорно призывала младшую непутевую сестру вернуться в Москву, зловеще рыча на слове р-р-одина. Оля отшучивалась, а после Крыма они поссорились и восемь лет не разговаривали, но, узнав об инсульте сестры, Оля примчалась на помощь. Это спасло Леру. А завтра она опять останется одна, опять будут сбегать сиделки, не выдерживая маминого характера.

Еще раз глянув в окно, Лера застонала — ехать по туману и слякоти шестьдесят километров в офис, стоять в пробках, слушать очередной организационный бред Мити, в сотый раз объяснять ему, что никакой работы над новой весенне-летней коллекцией не будет, потому что Лера хоть еще и не в полной депрессии, но где-то близко к тому. Митя должен понимать, он хорошо знает, как бывшая теща умеет высасывать все силы. Пока не построили дом и жили в маминой квартире, он сам старался куда-то исчезнуть, если та заболевала даже насморком. А уж теперь что говорить? 

 

Каждую ночь мать требует к себе Леру, а сиделок гонит. Месяц обходились без них — Оля все на себя взяла. Сейчас опять начнутся поиски самых стойких. Митя, правда, считает, что давно пора учесть некоторые особенности пациентки, а именно ее ненависть к женщинам, девушкам, девочкам. Скорее всего, он прав. Когда мама принималась вспоминать свое славное педагогическое прошлое, то становилось очевидным ее презрение к безмозглым созданиям в коротеньких юбках и больших бантах. Ни об одной из девочек на школьных фотографиях не сказала с гордостью «моя ученица», даже если они были круглыми отличницами, а вот самые задиристые и тяжелые мальчишки были всегда «мои мальчики».  А уж любимое словцо «проститутки» летело вдогонку Лериным подругам, сиделкам и ей самой.

Если Митина идея с мужчиной-сиделкой сработает, то он обещал взять на себя все расходы, но с условием, что Лера вернется к работе над эскизами. Есть слухи, что в следующем году отменят ковидные ограничения и возобновятся показы в Европе. А хочется ли ей возвращаться к работе — вот в чем вопрос.

Она нащупала на тумбочке телефон. Вчера Митя прислал на мессенджер фотографию симпатичного парня, которого советует агентство по уходу за тяжелобольными. У парня диплом медицинского колледжа по специальности фельдшер и курсы массажиста. Зовут его Филипп, двухтысячного года рождения. Легко сосчитать — значит, ему двадцать один, а в феврале будет двадцать два. Что-то совсем зеленый… Ищет работу с проживанием — ясное дело, не москвич. Митя хочет сегодня нас познакомить, но нет сил тащиться в офис. Пусть завтра отправит его сюда на такси или сам привезет, хотя видеть бывшего нет никакого желания.

 

Лера отправила Мите сообщение, что никуда не поедет сегодня — погода плохая, голова болит, а Филиппа он может прислать завтра утром. Еще она добавила, что полностью доверяет Мите и никаких предварительных смотрин не нужно. Тут же пришел ответ, что Лера умница и должна себя беречь. Она в раздражении отбросила телефон… Что же ее так в нем бесит теперь? Ведь разошлись тихо и спокойно — в их разводе было гораздо больше усталости, чем взаимных претензий и раздражения. Пятнадцать лет держало общее дело, взаимная страсть и масса заблуждений относительно друг друга. Уходящий год все перевернул. Сейчас ей хочется одного: лежать под одеялом, укрывшись с головой, и не думать о будущем — неинтересно.

В дверь тихонько постучали. Лера отозвалась:

— Я проснулась. Спасибо, тетьОль. Заходи.

Ольга стянула фартук, присела на краешек кровати. Лера, обняла ее, уткнувшись в плечо, всхлипнула…

— Так, нечего сырость разводить, — Ольга отстранила ее с напускной строгостью, — все хорошо, никто не умер. Ты просила утречком разбудить пораньше, чтобы в офис ехать. Помнишь? 

Лера упала на подушки:

— Не поеду. Вставать не хочется. Как ночь прошла?

— Нормально. Танька опять куролесила — ящик поганый не выключала. Сейчас спит. С этим надо что-то делать. С ума можно сойти от ваших ток-шоу. Может, закрыть ей все эти каналы и оставить только кино и сериалы?

— Не получится, уже пробовала, орет и требует именно политику круглосуточно. Раньше еще и радио включала, православные каналы…

— Да брось! Это Танька, которая всю жизнь то комсомолка, то коммунистка непримиримая? Что делается! Давай, поднимайся, кофейку попьем пока наша активистка спит, дай бог ей здоровья…

Лера не сразу встала. Хотелось понежиться и поразмышлять, как так случилось, что она гораздо больше похожа на родную тетку, чем на мать. Вот сейчас — особенно. Ольга в свои шестьдесят и Лера в тридцать три выглядят сестрами, что, конечно, не комплимент Лере — она из-за маминой болезни лет на десять постарела. У нее с Олей даже стрижки похожи — у Ольги платиновый ежик с косой челкой, а у Леры такой-же, только темно-каштановый. Этот цвет предложил Лере парикмахер, чтобы спрятать неожиданно появившуюся седину на висках. 

Оля поставила перед Лерой чашку дымящегося кофе и разломила булочку, смазав ее мягким сыром. Заставила Леру откусить и не хлебать пустой кофе. Она смахнула крошки с мраморной столешницы большого кухонного островка и усмехнулась: 

— Вот весь этот современный дизайн кухонь напоминает прозекторские. Холод под руками, мертвая поверхность, сидишь, как на кочке, на стульях этих барных… То ли дело было у нас — дубовый стол, скатерть с вышивкой, абажур оранжевый… Прости, это старческое брюзжание. Ешь. Неважно выглядишь, щеки запали. На самом деле мне твой дом нравится — свет, воздух, потолки высокие, лестницы легкие… Чувствуется, что два дизайнера строили. Все не верится, что вы с Митькой разошлись. Не сомневаюсь, что вашу семью Татьяна догрызла. Ох, как она его невзлюбила с самого начала — как змея мне в телефонную трубку шипела: «ничтож-ж-жество, парш-ш-шивец, не допущ-щу»... Скажи, так и не получалось с детишками после того аборта, который на совести Татьяны?

— Знаешь, тетьОль, все, наверное, к лучшему. Что бы мы сейчас с ребенком делали? Делили?

— Ты пока еще не почувствовала, что такое быть одной.

— Мне хорошо, не волнуйся. А вот скажи, ты же не будешь одна в новогоднюю ночь? Ларик прилетит или ты к нему в Варшаву?

Ольга подлила себе кофе, сильно глотнула, обожглась, замахала руками:

— Ой, вот так всегда! Как про Ларика подумаю, так уроню что-то или обожгусь. Очень скучаю. Пока был жив Степан, мы как-то спокойно его отъезд приняли, даже радовались — работу хорошую в Польше получил, а уж когда Агнешка у него появилась, так вообще успокоились. Жаль, Степан ее так и не увидел, ты же знаешь, закрылось все из-за пандемии, даже на похороны они не смогли приехать… Сейчас уже выпускают. Господи, когда же этот кошмар закончится? Как на войне, честное слово… Ребята на Новый год прилетят. На этот раз надолго — так сказали. Мы же давно купили участок под Киевом. Дачу со Степаном хотели построить. Место сказочное — час до Киева, сосновый бор… В этом поселке молодежь начала дома строить, вот я Ларику и предложила. Он загорелся. А название у городка смешное — Буча. Ларик шутит, что отчебучим там свадьбу и домище. Приедешь в мае?

— Что ж вы май-то выбрали? Говорят, всю жизнь будут маяться.

Оля рассмеялась:

— Это по-вашему, а по-нашему — будет из чего соломку заготовить да подстелить… Ваш май у нас — «травень».

Лера покачала головой:

— Надо же, тетьОль, ты уже совсем не москвичка.

— Ну, так, считай, сорок лет… А сейчас для меня все у вас чужое. Противное. Не обижайся. У нас тоже не сахар, но у вас…

Окна кухни затянуло снежной марлей с воланами по краям. Кое-где воланы отрывались и сползали по стеклу водянистой жижей. Лера вглядывалась в контуры выбеленного пейзажа и хвалила себя за то, что осталась дома, а не рванула, как всегда, по первому зову Мити, но кое-что ее беспокоило:

— ТетьОль, а скажи мне, это нормально, если сиделкой маме станет парень, а не женщина? Меня волнует, как все будет с точки зрения комфорта, ну, ты понимаешь — гигиена, памперсы, переодевания…

— Какие памперсы? Мы уже неделю как сами. Все восстанавливается постепенно. Только нужна помощь: встать, подвести, посадить… Это же не просто парень, а специалист с опытом, как я понимаю. Конечно, я бы тоже хотела на него посмотреть. Если Митя завтра его привезет, разминемся — мне утором в аэропорт. А сегодня он не может его привезти? Сегодня бы поняли как ночь с ним пройдет.

Лера набрала бывшего мужа. Оказалось, что Митя очень даже обрадовался этому предложению. Сегодня же к вечеру «сиделкин», как в шутку его назвал, будет доставлен, и все вздохнут спокойно. В этом Лера сомневалась, но Митина уверенность успокоила.

 

По случаю появления гостей Оля затеяла большой обед. Реплику Леры, что Митя не в счет, что он ни ногой, пока Татьяна тут, — проигнорировала.  Замешивая тесто для пирога, бурчала под нос: «Еще как зайдет! Чего не зайти? Танька даже знать не будет, что он заходил...»

Всякий раз, когда она пекла этот пирог, вспоминала маму. Капустный пирог — единственное, что Оля запомнила из маминых кулинарных достижений. Там, где мама, — там папа. Неразлучные Тася и Вася — физики-ядерщики, альпинисты и байдарочники, фанаты Высоцкого и Пушкина, Визбора и Киплинга, смелые читатели самиздата… В сорок пять погибли оба на Эльбрусе, спасая друг друга. Не успели или не захотели погулять на свадьбе старшей дочки — «студентки, комсомолки, спортсменки и, наконец, просто красавицы», которая пошла за местного «Саахова». Надо сказать, что Танька и внешне чем-то напоминала артистку Варлей, а вот сюжет знаменитого фильма в ее интерпретации перевернулся с ног на голову. Папин аспирант Шурик, симпатичный застенчивый парень, которому прочили большое будущее в науке, был отвергнут Татьяной ради партийного функционера, заседавшего в какой-то комиссии Горисполкома. Тот заезжал за ней на казенной Волге, водил по ресторанам и дарил в качестве подарков сертификаты в магазин «Березка». Звали его Виктор, а вот отчество было необычным, каким-то старорежимным: Дормидонтович. Родители между собой прозвали его «Дармоедыч» — для них партийные чиновники всегда были дармоедами. Танька узнала, наорала на родителей, хлопнула дверью и ушла к нему. Бедные Тася и Вася хотели как-то загладить свою вину, зазывали их в гости, приглашали с собой в поход, но Танька была непреклонна. «Я тоже хороша!» — вдруг произнесла вслух Ольга, нарезая лук. Ее никто не услышал. Леры в кухне не было. Оля утерла слезы, бросила на сковородку большой кусок сливочного масла… Мысли продолжали крутиться вокруг воспоминаний: «Надо было тогда Степана остановить, не уезжать с ним в Киев, а остаться с родителями. Получается, что дочки их бросили. Что им оставалось делать? Только забываться в походах и восхождениях на эти чертовы горы». 

 

Заплаканная Лера вбежала на кухню и с порога заголосила:

— Сил моих больше нет! Она все делает назло, понимаешь! Кашу выплевывает, требует чипсы и колу. Телевизор опять включила. Я хотела пульт отобрать, она в него вцепилась зубами. Тебя требует, переодеваться не хочет. Обкакалась. Вот увидишь, ни фига не получится с этим парнем. Он тоже сбежит.

— Так, хорош паниковать. Танька так себя ведет только с тобой, со мной шелковая, а с ним вообще будет ангелом, не сомневайся. Последи за сковородкой, мешай лук и капусту. Потом отставь, я сама все доделаю.

— Да уж справлюсь, мама тоже его пекла. Семейные скрепы, блин… Все, что осталось…

 

В комнате Татьяны орал телевизор голосами беснующихся пропагандистов. Казалось, что тошнотворный запах фекалий исходит от экрана, а не от больной, которая скалилась перекошенным ртом и прижимала пульт к груди. Ольга наклонилась над телевизором и вырвала из розетки провод. Экран погас, Татьяна закричала и попыталась швырнуть пультом в Ольгу, но не удалось — правая рука еще плохо действовала.

— Ты что творишь? — прикрикнула Ольга на сестру. — Почему с Леркой так себя ведешь? Ты уже можешь вставать и в туалет ходить с ее помощью. Завтра я уеду, так и будешь в говне лежать? Сейчас помоешься, причешешься. И никакого телевизора до вечера, понятно?

Татьяна попыталась плюнуть в Ольгу, но это тоже плохо получилось. Еле ворочая языком, она промямлила: «Пож-жалеете еще, агрес-с-соры вонючие».

Ольга взорвалась:

— Это мы с Леркой — агрессоры? Кто бы говорил, тем более про вонючек… Думаешь, я не в курсе, как с тобой это случилось? Лерка до сих пор считает, что это ее вина. А в чем вина? У нее своя жизнь, в которую ты не должна соваться, а тем более — диктовать, с кем ей быть.

Отчитывая сестру, Ольга ловко управлялась с тучной Татьяной — повела ее в душ, помыла, переодела… Она с радостью отметила, что у Татьяны пошел быстрый прогресс восстановления: ноги передвигались, речь стала яснее, вот только мозги, казалось, абсолютно не просветлели. Оля знала от Леры всю предысторию инсульта. Конечно, основными факторами были Танина малоподвижность, лишний вес и постоянное недовольство жизнью после развода с «Дармоедычем», но толчком стала ссора с дочкой, вплоть до разрыва отношений. Разрыва не произошло только потому, что Лере позвонила мамина соседка и сказала, что Татьяна Васильевна дверь не открывает, на звонки не отвечает, но слышно, как телефон звонит и будто кошка мяукает…

 

За день до этого произошла безобразная сцена в ресторанчике, куда Лера привела Татьяну после шопинга. Эти вылазки по модным бутикам и недешевым ресторанам были единственной культурной программой, которую жаждала душа Татьяны. На этот раз Таниной добычей стали новая сумка от Max Mara и шарфик от Hermes — за Лерины деньги, конечно. Когда они уже заказали десерт, Лере позвонил коллега-фотограф — очаровательный Стасик. Как она могла забыть, что они договорились встретиться сегодня в офисе, чтобы забрать отпечатанные по ее просьбе фотографии аксессуаров зимней коллекции. Снимки сумочек, пряжек, кошельков и шарфиков в композициях Стасика выглядели как новогодние открытки. Лере хотелось ими дополнить свою «настенную» коллекцию: одна из комнат ее дома была увешана его работами. Когда он услышал, что ехать придется не в офис, а в ресторан, то обещал примчаться пулей, тем более что проголодался.

Стас появился не один, а с дружком. Они держались за руки и скользили между столиками, одаривая улыбками официантов. Им предложили место у окна неподалеку от Леры и ее мамы. Татьяна напряглась, увидев, как Стас придвинул стул своему попутчику, приобнял его и прошептал что-то на ухо, потершись щекой.

 Лера подсела к ним. Увлеченно болтая и рассматривая фотографии, они не обратили внимания, как, с грохотом отодвинув стул, Татьяна встала во весь рост и во весь голос потребовала, чтобы ее пересадили подальше от этих педиков. Когда Лера заметила демарш мамаши, было уже поздно и стыдно перед друзьями. Утихомирить Татьяну не удалось. Лера буквально вытолкала ее из ресторана. На улице Татьяна продолжала кипятиться и, словно маленькой девочке, приказывала дочке не дружить с плохими мальчиками, а гнать этих уродов. Лерины руки ходили ходуном. Она себя сдерживала, как могла, но тоже сорвалась на крик. Заорав на мать: «Ты гадина!», оставила на дороге одну, а через сутки —этот звонок соседки…

Потом долгое лечение в больнице, потом решение перевезти мать в загородный дом, когда сиделки не справлялись. Лера была выбита из колеи, погружалась в хандру. Приезд Ольги дал передышку на месяц, но не решил проблему.

Лера тихонько подошла к двери маминой комнаты, заглянула. Сестры лежали обнявшись. Таня что-то лепетала и плакала, Ольга ее утешала. Жалость к маме сдавила сердце, поднялась к горлу, наполнила слезами глаза.

 

Телефон звякнул эсэмэской. Митя сообщал, что скоро будут. Лера бросилась накрывать на стол. Достала посуду, которая сразу напомнила о больном, — еще недавно они с Митькой привезли эти тарелки, блюда и бокалы из Венеции. Цветное стекло, веселенькое и крепкое. Казалось тогда, что и жизнь их такая, но вдруг она дала трещину. Митя увлекся молоденькой моделью, он и раньше себе в этом не отказывал, но в этот раз все перешло все границы — завязался бурный роман, который невозможно было скрыть. Девочка влюбилась в него смертельно в прямом смысле этого слова: пыталась наложить на себя руки. Лера выставила его, он ушел без особой радости. Теперь готовится стать отцом, и это меняет дело...

Белесую хмарь за окном подсинили сумерки, эффектно оттенив Митькин красный «пежо», лихо завернувший к ее дому. В Лериной голове пронеслось: пижон на «пежо». Из машины вышли двое — Митя в легкой куртке и парень в объемной парке болотного цвета. Парень был на голову выше Мити и чувствовалось, что в плечах тоже гораздо шире, что понравилось Лере: значит, сильный, сможет, если что, мать поднять…

Митя остался бы за порогом, но Ольга очень просила зайти. Теперь все топтались у двери: Митя и Лера — не глядя друг на друга, а Оля, наоборот, разглядывая Леркиного бывшего и его протеже:

— Чего стоим? — скомандовала она. — Быстро к столу, остынет…

Филипп сбросил парку и предстал перед женщинами в полной красе своего крепкого телосложения — белый свитер в синюю полоску обтягивал его плечи и мускулистый торс. Он походил на матроса в тельняшке, и Лере вдруг показалось, что от него пахнет морем. Он протянул папку с документами и паспорт. Оля взяла паспорт, заглянула в него и с каменным лицом передала Лере. В паспорте значилось, что выдан он в две тысячи семнадцатом году в городе Симферополе республики Крым Российской Федерации. Заметив выражение лиц Леры и Ольги, парень хмыкнул: «Ну да, Фильке выдана филькина грамота. Меня в детстве Филькой домашние звали».

Оля и Лера улыбнулись.

 

Оказалось, что гости голодны. Митя ел как не в себя, Филипп нахваливал борщ и говорил, что только его мама умеет так готовить. Мама осталась в Симферополе, а он приехал в Москву готовиться в медицинский. После симферопольского медколледжа хочется что-то серьезнее. Всем понравилось, что прежде чем сесть за стол, Филипп попросил познакомить его с пациенткой, но пациентка на радость Ольге и Лере заснула и дала возможность спокойно поесть. Когда доели пирог и на столе появились чашки для кофе, Филипп достал блокнот и ручку:

— Мне хотелось бы составить психологический портрет Татьяны Васильевны.

Митя встал из-за стола:

— Это без меня, я пойду. Засиделся. Лера, можно тебя на пару слов...

Они опять стояли у двери и не смотрели друг на друга. Митя не уходил, словно забыл что-то важное сказать. Наконец выдавил из себя:

— Звони, если что. С парнем не должно быть проблем — ты же видишь… Я только хочу, чтобы ты вернулась к работе. Есть почти стопроцентная уверенность, что Европа откроется, а значит, весенне-летняя коллекция поедет в Милан. Никто тебя не заменит… Никто, никогда, нигде. С наступающим. Прости, если можешь…

Он, не поднимая глаз, схватил ее холодные ладони, прижал к губам и выскочил на улицу.

 

За столом уже никого не было. Лера услышала голоса, доносящиеся из маминой комнаты. Она зашла и не поверила глазам: Татьяна полусидела, обложенная подушками и улыбалась, лепеча что-то Филиппу, а он, примостившись на краю кровати, держал ее за руку, нежно поглаживая. Ольга подошла к Лере и шепнула на ухо:

— Он фантастический. Татьяна сразу поплыла. А посмотри, как ему идет докторский прикид. Чистый ангел в белом. А как пошутил насчет паспорта! Оценила?      

— Да. Наш человек. Но если при маме так пошутит, она его выставит в два счета. 

— Давай их оставим вдвоем. У нас там еще полбутылки просекко…

 

В бокалах пузырилось розовое игристое, и разговор двух женщин становился все легче и веселее. Ольга призналась, что теперь поедет домой с легким сердцем. Она разлила последние капли вина по бокалам:

— За Танькино выздоровление и твое, кстати, тоже. Начинай работать, дома не сиди. Я, конечно, та еще старая развратница, но ни в чем себе не отказывай — парень что надо. Для здоровья полезно.

Лера поперхнулась, выкатив глаза:

— ТетьОль, ты серьезно? К чему меня склоняешь?

— К нормальной жизни. У Митьки все в шоколаде, а ты на бобах. Когда он, кстати, папашей станет?

— Должен на днях, но радости особой не вижу. Руки мне целовал только что…

— Вот чует мое сердце — страдает.

— А у меня, кроме раздражения, ничего к нему не осталось.

 

Митя плохо различал дорогу из-за начавшегося снегопада, да и глаза предательски щипало. Зря, конечно, зашел в дом. Накрыло знакомыми запахами, звуками… Он включил дворники на максимум, но снег налипал быстрее.

Мысли его, как эти дворники, метались вокруг того, что произошло девять месяцев назад, — иначе как помрачением, он теперь не мог это объяснить. Как допустил все это? Ладно, ребенок будет. А так уж он этого хотел? С Леркой — да. Хотя какая она мать? Таких даже в женах не держат — семь пятниц на неделю, из огня да полымя… Какие еще дурацкие поговорки он вспомнит? Но была жизнь, как на американских горках, аж дух захватывало, а теперь что? Нет, конечно, Катька хороша — классическая жена, спокойная, хозяйственная, терпеливая, а уж красавица, каких мало. Дома он зовет ее Котенька — мяконькая, ласковая… Интересно, после родов талия и вес вернутся к старым параметрам? Хорошо бы, но на подиум не пущу, да и в офисе ей незачем появляться — только Лерку травмировать… Если план с этим Филом сработает, то Лера освободится от Татьяны навсегда.

 

Месяц назад он встретился со своим старым другом Гошей, который не отличался безупречной биографией с точки зрения закона. Георгий помогал серьезным людям в проблемных ситуациях, открывая разные агентства от адвокатских до киллерских. Именно он посоветовал «Санитара» — так у него числился Фил — как хорошо себя зарекомендовавшего в прошлых делах. Это не значило, что Митя нанял киллера, Фил — прекрасный фельдшер и массажист. Все зависит от заказчика: можно поднять на ноги больного, а можно, наоборот, сделать так, что он не встанет никогда. Выбор за клиентом. На счету Санитара были те и другие случаи. Вторых было больше, поскольку такие заказы от наследников поступали чаще, но всегда смерть регистрировали от естественных причин. У Санитара был какой-то особый дар, на который Гоша намекнул, но подробности не раскрыл.

Нажав привычную кнопку частоты «Эха», Митя психанул от новостей про новые ковидные ограничения и напряжение на границах России и Украины. Он в раздражении переключился на музыкальный канал. Радиоэфир наполнился звоном колокольчиков и рождественскими песенками. Митя вспомнил, как пару лет назад они с Леркой рванули в Париж на Рождество. Остановились в люксе «Четырех сезонов» рядом с Елисейскими полями. Тогда еще ничто не предвещало разрыва — веселились, объедались, упивались… Всегда стильная Лерка вписывалась в изысканный антураж буржуазной жизни на все сто. Рядом с ней он чувствовал себя неуклюжим провинциалом с убогим французским. Она же щебетала, как птичка, раздаривая улыбки в модных салонах. Тогда завязались нужные знакомства с известными кутюрье. Проклятая пандемия нарушила все планы. Наверное, если бы не общая депрессия, то никакой Катьки бы не появилось. Хотел сбежать от себя, а вляпался по полной. Кто ж знал, что девочка не захочет денег, а захочет рожать, а Лерку это ударит по больному.

 

Звонок от Кати остановил хоровод мыслей. Она стонала в трубку:

— Митенька, где ты? Мне страшно. Кажется, началось... Что делать?

— Успокойся, я подъезжаю. Трафик огромный. Вызывай скорую, пусть везут в клинику — там об всем договорено. Я позвоню врачу.

— Нет! Я без тебя никуда не поеду. Приезжай скорее. Аааа!

Митя набрал врача, тот пообещал доставить роженицу в клинику. Погода ухудшилась, снег уже валил вовсю и это был хороший повод не спешить. Ему захотелось свернуть куда-то, сесть в ресторанчике, надраться. От мысли, что обещал быть с Катей во время родов, тошнило. Он съехал с трассы, свернул на какую-то проселочную дорогу и не заметил, как заехал в кювет, капитально застряв. Вызвав эвакуатора, еще раз позвонил доктору. Тот сообщил, что все идет как надо, Кате сделали обезболивающее, ребенок вот-вот родится.

Эвакуатор с трудом вытянул Митин пежо на дорогу, и тут же пришло сообщение, что Катя родила здорового мальчика. По дороге в роддом Митя заехал в магазин, купил пару бутылок Хеннесси и с легким сердцем отправился к жене.

Казалось, что на кровати лежит девочка с игрушкой. Катя выглядела уставшей, а прилипшие ко лбу кудряшки, сияющие глаза, лихорадочно пылающие щеки делали ее похожей на подростка, который только что выиграл в беге на дальнюю дистанцию, а в руках держит золотого пупса в качестве приза. Так и есть — она победила.

 

В канун Нового года среди ночи Филу позвонила из Симферополя младшая сестра. Ничего хорошего такой звонок не предвещал. Так оно и было. Иришка скулила в трубку, как щенок:

— Баба Ляля ночью умерла. Мамка запретила тебе приезжать на похороны. А я так по тебе соскучилась! Но она говорит, чтобы ты ни ногой — у нас какие-то учения идут, военных много. Батя из казарм прибегал — и опять туда… Они с мамкой как кошка с собакой. Ну, ты знаешь… Филечка, дорогой, а когда ты нас увезешь? Я хочу, чтобы мы все вместе жили, а мама в Москву не поедет. Она сказала, что ты хочешь нас к морю, чтобы как тут, но в Европе. Когда уже?

Смерть бабы Ляли — самой что ни на есть близкой родни, хоть и не кровной, и даже никаким боком в родственники не вписывающейся, подняла в душе Фила волну воспоминаний. Баба Ляля, на самом деле Лэйла Вагаповна Закирова 1930 года рождения, была депортирована из Крыма вместе с родителями в Среднюю Азию, вернулась в Симферополь в середине девяностых, но уже одна — родители умерли еще в первые годы переселения. Никакого жилья ей никто не предоставил. Случай свел ее с мамой Фила Галиной, которая работала врачом в реанимации местной больницы. Срочно требовались санитарки, и Лейлу взяли, выделили койку в общежитии, а потом Галина помогла Лейле занять комнату в их коммунальной квартире после смерти соседа. Так Лейла превратилась в бабу Лялю и вырастила двух Галиных детей.

 

Если бы не Лейла, то Фил, наверное, никогда бы не пошел по стопам мамы. Его воротило от больничных запахов, от вида крови кружилась голова, но Лейла однажды на его глазах сотворила чудо — воскресила его любимого попугайчика, который вылетел из клетки и попался в зубы дворовой кошке. Лейла поднесла окровавленную птичку со скрученной шеей к своему носу, потом к ушам, потом накрыла ладонями и сказала: «Он не полумертвый, а полуживой — значит, выживет» И действительно, попугай ожил. Фил тогда не понял в чем разница между «полуживым» и «полумертвым». Лейла объяснила: тот, кто полуживой, обязательно выздоровеет, а полумертвый, как его не лечи, умрет.

— Баба Ляля, а как ты знаешь, кто — какой?

— Сама не знаю, просто чувствую…

— А у меня получится?

— Можем проверить. У мамы в отделении много таких «полу…» Она тоже иногда меня спрашивает, пойдем…

 

Тогда Фил впервые прикоснулся к больному человеческому телу. Подавив спазмы брезгливости, сделал, как приказала Лейла. Пациенты реанимации почти все были без сознания, иначе бы очень удивились, зачем это  семилетний мальчишка прикладывает свою теплую ладошку к их темечку, зачем щекочет их ладони и слушает дыхание. Он и сейчас помнит это странное ощущение, как возле одних пациентов его начинал бить озноб, а возле других такого не было. Узнав это, Лейла уже не сомневалась, что у Фила есть дар. После его визитов в реанимацию «полуживые» быстрее шли на поправку. Однажды он спросил у Лейлы, можно ли «полумертвого» превратить в «полуживого», а потом вылечить? Она ответила, что нет. Тогда он спросил просто для интереса, а можно ли наоборот — «полуживого» в «полумертвого»? Она сказала, что да, но это называется убийством.

Однажды не выдержав, Фил проскользнул в реанимацию, когда там никого не было. Ему очень хотелось помочь девушке, которая была в коме после аварии. Он давно почувствовал, что она «полумертвая», но не хотел с этим смириться — уж очень красивая, вроде актрисы из «Пиратов карибского моря». Сидел возле нее, повторяя, как это делала Лейла: «Дай руку, держись, иди за мной…» Ничего не помогло. Он заплакал. Рядом лежал без сознания тяжело дышащий старик. Казалось, что вот-вот помрет, хотя был «полуживым». «Зачем так устроен мир, — подумал тогда Филипп, — молодая красавица умрет, а этот вонючий, никому не нужный дед будет жить?» Фил подошел к нему, сжал его ладонь и произнес «наоборот» присказку Лейлы: «Не держись за меня, не иди за мной, отстань…» Он не был уверен, что это сработает, но старик рефлекторно уцепился за Фила. Пришлось с трудом отдирать его пальцы, и в этот же момент Фил почувствовал чудовищный озноб. Испугавшись, пулей выскочил из реанимации, и упал без сознания в коридоре. Его нашла Лейла, откачала, запретила заходить в реанимацию, а когда узнала про внезапную смерть старика, заставила Фила признаться под страхом того, что все расскажет маме. Он поклялся больше никогда в жизни не делать такого. И сдержал свое обещание.

Свою силу за эти годы он испытывал неоднократно. Если перед ним оказывался «полуживой» пациент, то отклонял предложение отправить того на тот свет, какие бы деньги ему не сулили. Агентство об этом знало. Важнее было то, что никогда ни один случай смерти пациента не был признан криминальным. Все уходили по естественным причинам. Фил просто ускорял процесс. Нынешний заказ должен был стать последним в его работе с агентством и вообще в этой стране. Уже все было готово — паспорта, вид на жительство, да и сам домик в Подгорице отремонтирован и ждал Фила с мамой и сестрой. Заработанных денег хватало, но лишних не бывает, когда начинаешь новую жизнь. Семейство решило, что поедут в июне, как только Ириша закончит школу. Мать давно хочет переехать туда, где не будет слышать и видеть «всего этого», а новое место будет напоминать Крым. Черногория для этого подходила абсолютно.

 

Фил хорошо помнил весь этот шухер с присоединением — ему было четырнадцать. В их школе уже шли стенка на стенку — кто за и кто против, а в доме между матерью и отцом начались скандалы. Мать орала на отца, обзывая проституткой за то, что он присягал Украине, а теперь присягает России. Тогда они первый раз разбежались, и так за восемь лет окончательно и не примирились. Особенного благополучия в их семье и в других семьях после присоединения не случилось, кроме одного личного бонуса: Фил мог поступать в Москве в институт как гражданин России. Он уехал в Москву, но не поступил, зато связался с деловыми людьми и сколотил приличный капитал.

Вот и на этот раз деньги за Татьяну Васильевну заказчик предложил большие. В первый же день, вернее вечер, когда Фил появился в доме Леры и понял, что ее мать не просто полуживая, а дай бог каждому такую силу, то сообщил агентству, что не может выполнить заказ, но готов в ближайшее время поставить на ноги клиента. Ответ оттуда пришел не сразу. Сирин долго не отвечал — праздновал рождение сына, а потом заявил, что такой вариант его не устраивает. Договор разрывается, за сиделку он платить не будет. Агентство потребовало, чтобы Фил вернул аванс. Все это мешало завершить начатое. Ему хотелось в начале года уехать к своим, там решить все дела с продажей квартиры и отъездом. Теперь, если не вернет аванс, окажется на крючке у агентства, а какие там жесткие и влиятельные ребята, он знал хорошо — повяжут на границе только так…

Неожиданным решением стало предложение Леры платить ему почасово поверх того, что обещал бывший муж. Она вообще хотела взять все расходы на себя. Естественно, что истинная цель Сирина была ей неизвестна. Это меняло ситуацию. С агентством он договорился о рассрочке и обещал Лере к весне поднять маму на ноги и сделать так, чтобы она могла жить, как прежде.

 

О том, что у Мити родился сын, Лера узнала случайно от общих знакомых. Спросила у Фила, знает ли он. Фил, конечно, знал, но делиться этой новостью с Лерой не спешил, догадываясь, что особой радости это ей не принесет. Он уже многое понял относительно Леры, ее матери и Сирина, но ответить на самый важный вопрос — для чего заказчику понадобилось побыстрее избавиться от бывшей тещи, не мог. Самым подходящим объяснением была месть. Неясно было, за что, хотя ему самому хотелось частенько отправить Татьяну на тот свет, нарушив собственные принципы. Особенно возмущало в ней презрительное отношение к дочери. Татьяна требовала от Леры постоянного внимания и постоянно унижала. Вдобавок к этому ее агрессия и зависимость от пропаганды не прибавляли симпатии. Вскоре загадка жестокого решения Сирина получила разгадку. Лера попросила Фила помочь — побыть ее моделью. Пожаловалась, что работа не клеится, идеи какие-то мертворожденные, нет куража, легкости, но Митю она подвести не может — он ждет, надеется, делает все возможное, чтобы она вернулась к работе… Тогда-то Фил понял, в чем дело: как говорится, ничего личного — только бизнес…

 

Роль модели Филу не понравилась — почувствовал себя куклой, на которую цепляют все, что попало под руку, и заставляют стоять смирно, пока не пришпилят, приметают… Зато Лера подходила так близко, что он мог рассмотреть ее гибкую шею, мягкую впадину межу ключицами, маленькую грудь под тканью блузки. Лера напомнила ему ту самую красавицу из реанимации, которую ему не удалось спасти в детстве. Теперь он мог сказать, на какую актрису они обе были похожи, — на Киру Найтли. Это был его идеал.

Остренькие прикосновения булавок к некоторым местам на теле вызывали дрожь. Он старался напрячь всю силу воли, чтобы не выдать свое возбуждение. Но Лера все же заметила и в шутку пригрозила, что ножницы могут случайно не то отрезать… Ножницы действительно появились в ее руках, но уже после того, как приказала Филу переодеться. На его глазах она искромсала все недавно собранное и сшитое с таким трудом. Рыдания сотрясали ее острые плечи, она повторяла бессвязные слова: «реЗать, Змея, Зима, Звери…»  Фил подхватил ее, не дав упасть в полуобморочном состоянии. Отнес на диван, сел рядом, быстро вернул к жизни. Когда Лера открыла глаза, то потянулась к нему всем телом. Фил уже не мог себя сдержать, да и не надо было…

 

С этого дня для них началась совсем другая жизнь. Уходить, уезжать из этого дома Филу расхотелось. Он решил оставаться с Лерой до тех пор, пока ей нужен, пока сама не попросит уйти. Тем более, что она явно нуждалась в медицинской помощи. Лера жаловалась на бессонницу, призналась, что по ночам слышит зудящий звук, словно пролетает громадный железный комар, а потом выстреливает в голову очередью слов с обязательной буквой «з». Фил принялся штудировать справочники по психиатрии, но они не понадобились — Лера засыпала рядом с ним как младенец и очень скоро избавилась от навязчивых страхов. Фил теперь ночевал на диване в гостиной между двух спален — Леры и Татьяны, чтобы прийти на помощь обеим, если понадобится.

 

В ту ночь они с Лерой заснули в обнимку на узком диване, но им было хорошо — оба были пьяны и счастливы. Филу накануне исполнилось двадцать два. Он признался Лере, что впервые так влюбился, что теперь не знает, как жить без нее… Их телефоны под утро зазвонили почти одновременно. Плохо понимая, о какой войне речь, почему рыдает тетьОля, а мать Фила кричит, чтобы он немедленно уезжал из страны, они падали с небес на грешную землю, объятую пламенем. Отрезвление пришло быстро, а за ним отчаяние и злость.

Татьяна тоже проснулась от звонков и громких разговоров. Она звала Фила и Леру, но никто не подходил. Тогда она включила телевизор. Ее радостных воплей никто не услышал. Трясясь от возбуждения, попыталась встать, чтобы разбудить Лерку и заставить позвонить Ольке в Киев. Дождалась! Теперь эта дура приползет назад, и никакой Украины не будет. Не дотянувшись до ходунков, прошла в полумраке пару шагов к двери, но, зацепившись за них, упала на живот всей тяжестью своего неповоротливого тела, стукнувшись виском об дверную ручку.

Она была еще жива, когда Лера и Фил, услышав грохот, вбежали в комнату. Собрав последние силы, Татьяна прошипела: «Звони Ольке, пока наши их не перебили… Приползет теперь, если не сдохнет. Наш им покажет!» Лера влепила ей пощечину. Голова Татьяны свернулась набок, из ушибленного виска полилась кровь. Фил попытался убедить Леру отойти подальше и дать ему возможность помочь, но ее накрыло. Со звериным криком «Задушу!» она вцепилась в горло матери. Ему ничего не оставалось делать, как скрутить Лерку и выставить из комнаты, заперев за ней дверь.

Фил склонился над Татьяной и понял, что она все еще балансирует на грани жизни и смерти — уже не «полуживая», но еще не «полумертвая».

Сильно сжал ее похолодевшую ладонь. Почувствовал, как она старается изо всех сил зацепиться за него, и не дал этого сделать. Тихонько произнес:

«Отцепись! Это тебе за Лерку и за Украину». Татьяна с удивлением посмотрела на него, испуская дух…

 

Лера попала в больницу с тяжелым психическим срывом. Фил отложил отъезд. Оставить Леру в таком состоянии он не мог, но и оставаться не мог тоже — мать и сестра умоляли скорее уехать, а страна, казалось, идет по Леркиным стопам, погружаясь в безумие. Навязчивая буква «з», которая долгое время преследовала Леру, превратилась в Z и торчала отовсюду. Спасло их чудо: очень скоро Лера поняла, что беременна, и согласилась уехать.

Девочка родилась уже в Черногории. Ей дали имя Надежда.