​

 

 

СЦИЛЛА И ХАРИБДА

Харибда Катерина Николавна

Походкою полуночного фавна

По коридору шествовала плавно,

Морщинистым причмокивая ртом.

На кухне с нею «Беломор» курила

Покрашенная хной Татьяна Сцилла;

Им хорошо в квартире нашей было,

А нас никто не спрашивал о том.

 

Я жил тогда меж Сциллой и Харибдой,

Не то чтоб между правдою и кривдой,

Здесь минимальный суточный тариф дай —

Им будет неподъёмная цена.

Две желчных феи, две советских тётки,

Две доминанты, две лужёных глотки,

И я, очкарик бледный посерёдке,

На улице Некрасова Н.А.

 

О, дай же вспомнить, как всё это было!

Как радиолу заводила Сцилла,

И расползался всюду, как бацилла,

Козлиный с хрипотцою тенорок,

Харибда, словно адская машина,

С утра на кухне рыбу потрошила,

И платье старомодного пошива

Качалось, как бетховенский сурок.

 

Они пропахли временем по горло,

Из них эпоха била, рвалась, пёрла,

Такие достигали мыса Горна

И штурмом брали кабинет врача,

Я их боялся, я робел пред ними,

Рождёнными в неистовом горниле,

Что клацали коронками стальными,

Себе под нос проклятья бормоча.

 

Вставала Сцилла в шесть и плюс минута.

Я слышал, как ревел будильник люто,

Она его лупила, как Малюта,

И шелестели старые тома;

И верил я, вцепившись в одеяло:

Там, за стеной, средь книжного развала,

Там, в скрежете зубовного металла —

Рождается история сама.

 

Я помню день: во чреве коридора

Харибда в середине разговора

Осела, будто сорванная штора,

Легла на спину, побеждённый зверь,

Я помню день: кричала в трубку Сцилла,

И «скорая» у дома голосила,

И комната — пуста как Хиросима —

Виднелась сквозь распахнутую дверь.

 

И долго я стоял у этой двери

С неясным ощущением потери,

Как будто ты кого-то вёл в метели

И потерял. И нет на поиск сил.

Сосед шепнул: «Тебе ли знать, салаге?!

Они вдвоём двенадцать лет в Гулаге.

Смоляночки. Лишенки. Бедолаги...

Я ничего тебе не говорил!»

 

Надежда сникла, но осталась вера,

Скрипела коммунальная галера,

И жизнь, как прошлогодняя премьера,

Пыталась веник выдать за букет,

Катилась осень к чёрту в ягодицы,

Сновали бесподобные девицы,

Различия стирались и границы...

Улисс вернулся. А Итака — нет.

 

 

 

БЫЛ ГОРОД БЕЛЫЙ

Был город белый, белее пены

И жили в городе одноверы

На самом краешке ойкумены

В каком-то веке до нашей эры.

 

Одним на всех умывались морем,

В густое небо врастая кожей,

Себя единым кромсали горем

И умирали от одного же.

 

Подруг любили среди прибоя

И поднимали судьбу на плечи,

А мертвецов хоронили стоя,

Чтоб к небу было тянуться легче.

 

Одно и то же давали имя

Зачатой дочке и синим вёснам,

А с ними вровень, а вровень с ними

Мерцали звёзды на мокрых вёслах.

 

Хворать ложились не к тёплым жёнам —

Куда-то в поле, в траву кобылью,

Чтоб сразу сделаться смолью жжёной,

Сухою веткой, морскою пылью.

 

А хлеб они заедали словом

И говорили всегда «спасибо»

Великой рыбе, когда с уловом

К ним приходила большая рыба.

 

А в дни, когда горизонт был сломан

Багровой тучей, пришедшей с тыла,

Под шелест звёздный, под птичий гомон

Большая рыба им говорила

 

О том, что вечность не знает меры,

Что жизнь прекрасна повадкой пёсьей,

Что так бывало до нашей эры.

До нашей эры. И сразу после.

 

 

 

* * *

Черти тоже попадают в рай,

С чёрного крылечка, без оваций,

Предоставить нужно через край

Направлений и рекомендаций,

 

Список непогашенных грехов,

Длинный тест на знание псалтыри

И тетрадь божественных стихов

На листах формата А4.

 

Черти тоже попадают в рай,

Скромно, без надрыва и психоза,

Каждый век туда идёт трамвай,

Что зарезал Мишу Берлиоза.

 

В бесконечном перечне смертей

Им достались тихие, без крови,

Их совсем не тысяча чертей —

Их насилу двое или трое.

 

«А зачем?» — спросили одного.

Он ответил: «Здесь у вас не жарко!»

Это, кстати, правда. Оттого

Даже и в раю есть кочегарка.

 

И, копыта пряча в башмаки,

(Как распорядился Всемогущий),

Чёртовы живут истопники,

Райские отапливая кущи.

 

А когда в Эдеме — снегопад

И не слышно надоевшей арфы,

Черти петь Высоцкого хотят

И хвосты наматывать, как шарфы.

 

Резать, огневой вдыхая чай,

Колбасу кровавую на блюде...

Черти тоже попадают в рай,

Потому что черти — тоже люди.

 

 

 

ДОПУСТИМ

Человек стоит в темноте на пустынном пляже,

Небо капает чем-то, замотано в чёрный бинт,

И единственный свет в том кромешном сыром пейзаже —

Огонек сигареты. Допустим, что «Честерфилд».

 

Человек получил послание из ниоткуда:

Из оставленной жизни, которую гнал и клял,

Человек задыхается. Полный нервного зуда

Тянет ворот рубашки. Допустим, что «Келвин Кляйн».

 

Он сперва был другим; он пытался играть в надменность,

Игнорировал почту, по злачным ходил местам,

Но когда одиночество оформилось в безразмерность,

Он сбежать попытался. Допустим, что в Амстердам.

 

А когда он вернулся, то ящик был полон писем.

Жадно рвал он конверты и, сидя в сизом дыму,

Он глотал как горошины чёрный знакомый бисер

Кириллических строчек, понятных только ему.

 

В сентябре он ответил ей. Сквозь дождевое сито

В мир стекала печаль. В мокрых ветках таился дрозд;

Из приёмника хлопала кастаньетами «Кумпарсита»,

Книга падала с полки. Допустим, что Роберт Фрост.

 

От избытка обиды (а он-то думал — сарказма)

Он в неё дважды плюнул в ответе на пол-листка,

Но потом осознал, что стоит на краю оргазма,

Выводя вместо подписи... допустим, «пока-пока!»

 

В её новом письме было только четыре слога,

«Я приеду», — писала она, и — овал лица.

Так ломает соломинка спину земного бога,

Так прозрачны становятся замыслы хитреца.

 

Он поднял воротник, он купил в автомате пива;

Начинало штормить, и на город кидалась вода,

И, пока его туфли стоят на краю прилива,

Он тихонько уходит. Допустим, что навсегда.

 

 

 

ЧЕЛОВЕКОТАБУРЕТ

Человек стоит в прихожей,

Человек обтянут кожей,

Он — не личность, а предмет:

Человекотабурет.

 

Не послание потомкам,

Не лампада, не скрижаль —

Человек стоит в потёмках

И ему совсем не жаль.

 

Гибкий мозг его обучен

Любопытству и добру,

Но живёт он в мире сучьем,

Где добро — не по нутру.

 

Человеку в мире этом

Быть спокойней табуретом,

Стойкой, полкой для галош...

Врёшь, эпоха, не найдёшь!

 

Человек хотел быть птицей,

Философскою страницей,

Открывателем земель,

Воспитателем Емель.

 

Он хотел — теперь не хочет,

Взмыл орёл — спустился кочет,

Дворник или вице-мэр —

Одинаков лицемер.

 

Вот приходит он с работы,

Зеркало с вопросом: «Кто ты?

Кто ты?! Возраст, имя, стаж?

Ты — портрет или пейзаж?»

 

Мистер Икс, товарищ Игрек,

Тайный член Политбюро

Мелочь из кармана выгреб,

Медяки и серебро.

 

Снял отцову портупею,

Сдёрнул шапку-«пирожок»,

Обнажил худую шею,

Где верёвочный ожог.

 

Как в барокко — «сталинки»,

Впились в ноги валенки.

Снял он их практически

Только хирургически.

 

Не скорбя о тех утратах,

Он трудился за двоих:

Снял пальто семидесятых,

Снял пиджак сороковых.

 

Не отстираны от пятен,

Брюки и рубаха — вниз!

Как бессмыслен-беспощаден

Ты, российский наш стриптиз!

 

Человек стоит в прихожей,

Человек обтянут кожей.

 

Он не хочет быть примером —

Хочет слиться с интерьером.

 

Он обыденный предмет —

Человекотабурет.

 

 

 

ЛАНЦЕЛОТ

А по чистому полю

Снег-позёмка метёт,

«Я пришёл дать вам волю! —

Сказал Ланцелот. —

Расскажите знакомым,

Выходите со мной,

Чтоб сразиться с драконом

За стеной крепостной!»

 

«Будет свалка и бойня, —

Горожане в ответ, —

Мы, конечно, с тобой, но

Чтобы выйти — так нет.

Нам бы что поспокойней,

Нам бы хлеба в горсти,

Мы уже по-драконьи

Научились почти».

 

В ближней, дальней заставе

Люди страхом крепки,

Прячут лица за ставни,

Запирают замки.

Человечье болото

В лифтах, лофтах, авто...

«Он пришёл дать нам что-то!

Вы расслышали — что?!»

 

А над ним, в бездне синей —

Свет незримо растёт.

«Я пришёл дать вам силу!» —

Кричит Ланцелот.

Прибывают солдаты —

Автоматы, ремни...

А на нём — только латы,

Только латы одни...

 

 

 

* * *

Прилетай, чёрный лебедь, и будь как дома,

Для чего тебе Ницца и Оклахома,

Коль на свете Чистые есть пруды?!

И, хотя нам привычней двойник твой белый,

Прилетай же, красавец, и дело сделай —

И тебе мы поклонимся за труды.

 

Прилетай, чёрный лебедь с кровавым носом,

Мы тебя довоенным покормим просом

Из горячих наших бессильных рук,

Ты взаправду наплюй на цветные Ниццы!

Впрочем, если плевать не умеют птицы —

Ты меня понимаешь, кромешный друг.

 

Чтоб остаться до времени невидимкой,

Стань ты тёмной материей, звёздной дымкой,

А потом лети остриём клинка,

Так вершится внезапный полёт кота на

Крысу в тёмном углу; так летит катана,

Рассекая конструкцию позвонка.

 

Мы и сами бывали летать горазды,

Но теперь меж лопаток висят балласты,

Прилипает рубаха к спине как страх;

Так что ты извини, чернокрылый боже,

Просто ты прилетай, а сочтемся позже —

На вершинах, палубах и кострах.

 

 

 

Вместо послесловия добавим от себя, что Евгений Пальцев пишет прекрасные песни и замечательно их исполняет.

Мы предлагаем послушать несколько:

https://www.youtube.com/watch?v=bKQzH7VkSjk — «Миллионная»

https://www.youtube.com/watch?v=Z-CeLPf9K8c — «Девятая жизнь»

https://www.youtube.com/watch?v=PBuQ5ygFUYQ — «Катманду»

А кому нужно больше, не поленитесь сходить в You Tube, там есть.